Русские зоологи

Сергей Фокин

«Не следует упускать такого богатства»

(из книги "Русская Сицилия", 2-е изд. / под ред. М. Г. Талалая. М.: Старая Басманная, 2013. С. 225-244)

Сицилия, одна из жемчужин итальянского Средиземноморья, издавна привлекала путешественников, среди которых помимо просто туристов было немало «научных туристов» – ученых. Естествоиспытатели-зоологи особенно часто были гостями города Мессины, расположенного полукругом вдоль залива, в виду калабрийского берега и окруженного невысокими, но весьма живописными горами. Своеобразие ветров, течений и общие гидрологические особенности этого пролива, отделяющего Сицилию от Калабрии, издавна создавали уникальную возможности для сбора там представителей морской фауны, прежде всего пелагических беспозвоночных и низших хордовых, разнообразием которых славится Средиземное море[1]. Как писал об этом наш знаменитый зоолог-эмбриолог А.О. Ковалевский:

Не следует упускать такого богатства, как Мессина. Такого изобилия Coelenterat и прозрачной икры моллюсков, как здесь, я нигде не найду <…>. Сегодня вечером погода великолепная, и я рассчитываю завтра на богатый улов[2].

Одним из первых эту особенность Мессинского побережья заметил еще во второй половине XVIII в. известный итальянский естествоиспытатель и один из первых экспериментальных биологов Л. Спалланцани, изучавший там в 1788 г. пелагическую фауну. С тех пор это место на северо-восточном побережье Сицилии стало надолго излюбленным для естествоиспытателей, интересующихся жизнью морских, прежде всего беспозвоночных, животных.

Вот как вспоминал Мессину один из русских зоологов С.С. Чахотин, проведший там несколько лет в начале XX в. и чудом спасшийся во время катастрофического мессинского землетрясения 1908 г.:

Любовь к научным исследованиям забросила меня в Мессину – этот далекий, чудно расположенный уголок юга Европы. Здесь всё своеобразно, и говорит вам о том, что вы далеко от современной жизни с ее внешней культурой, с ее тонущими в облаках дыма и пыли городами, с залитыми электрическим светом улицами и громыхающими по ним вагонами трамвая, с светящейся, бегущей толпой. <…> Нет, здесь всё застыло; гордо тянутся к темно-синему небу на площадях пальмы, острыми колючками вырезываются на его фоне кактусы. <…> Медленно и степенно шагают попарно разодетые в смешные пестрые формы блюстители порядка – карабинеры <…>. Где-нибудь возле траттории дребезжит шарманка и поет сочным, звучным голосом смуглая девочка огненные мелодичные песни Юга[3].

Среди «научных туристов» на Сицилии, число которых заметно возрастало с течением XIX в., преобладали сначала немецкие ученые-зоологи. Прежде всего, надо вспомнить И. Мюллера, К. Фогта, Э. Геккеля, О. и Р. Гертвигов и их учеников. Как шутили итальянцы – в середине XIX в. Мессина стала Меккой для немецких профессоров. Однако, никаких специальных условий – научных станций, лабораторий, оборудования для полевых биологических исследований в Мессине, как и вообще на побережьях Средиземного моря тогда не существовало. Ученым приходилось везти все необходимые инструменты и приспособления с собой и, устроившись в гостинице или на частной квартире, на свой страх и риск отправляться с рыбаками на сбор материала. Собранные в море или даже купленные на рынке животные потом изучались на месте, сохраняемые живыми в разнокалиберных стеклянных банках, и (или) исследовались под сравнительно примитивным микроскопом. В основном же в зафиксированном виде материал увозился для серьезного исследования порой за тысячи километров – в университеты Германии, Англии, России.

Первым эту традицию «научного туризма» попытался нарушить ученик знаменитого немецкого профессора-зоолога Э. Геккеля, приват-доцент, а впоследствии профессор Антон Дорн (1840–1909), приехавший на Сицилию осенью 1868 г. из Йенского университета и организовавший в Мессине временную морскую лабораторию. Для этой лаборатории из Глазго специально был доставлен большой аквариум с системой циркуляции воды[4]. Испытав на себе трудности экспедиционной работы при постоянном недостатке необходимого оборудования, литературы, при незнакомстве с местными условиями, Дорн задумался над необходимостью организации постоянных (стационарных) исследований в природе[5]. Тогда, в Мессине, Дорн работал приватно в одной из комнат палаццо Витале и вместе со своим коллегой по Йенскому университету, молодым русским зоологом Н.Н. Микулухо-Маклаем они активно занимались изучением биологии и морфологии морских обитателей.

Николай Николаевич Миклухо-Маклай (1846–1888)[6] – тогда еще только начинающий зоолог (он был на 6 лет моложе Дорна) интересовался, прежде всего, фауной морских губок и морфологией мозга примитивных рыб. Дорн в это время разрабатывал вопросы жизненного цикла некоторых ракообразных. Все эти исследования требовали длительных наблюдений живых объектов, как в природе, так и в лабораторных условиях и установленный в палаццо аквариум оказался очень кстати. Понимая выгоды работы в оснащенной лаборатории, друзья стали обсуждать возможность организации постоянной биологической станции для исследования жизни обитателей моря[7]. Встреча Дорна и Миклухо-Маклая в Мессине имела для первого и другое следствие, поскольку Миклухо-Маклай ввел Дорна в русско-польское семейство Егора Ивановича Барановского. По некоторым источникам Барановский, вместе со своим родным братом Андреем[8], представлял на Сицилии Русскую судоходную компанию[9]. На дочери Егора Ивановича, Марии Барановской (1856–1918) спустя шесть лет Антон женился. Это породило впоследствии прочные связи семьи Дорна с Россией.

Предприняли друзья, как и большинство посещавших Сицилию путешественников, восхождение на вулкан Этну – самый высокий вулкан Европы. Эта экскурсия, совершенная в начале январе 1869 г., чуть не кончилась для Дорна трагически. Уже на верхнем плато, Антон поскользнулся и скатился вниз по скалистому оледенелому склону несколько десятков метров, получив, к счастью, только многочисленные ушибы и ссадины. Миклухо-Маклай, учившийся в Йене на медицинском факультете, смог осмотреть товарища и помочь ему спустится вниз. Лечение заняло несколько недель, в течение которых Николай продолжал работу в одиночку. В Мессине им была закончена работа, посвященная строению мозга хрящевой рыбы-химеры. 12 марта 1869 г. Н.Н. Миклухо-Маклай покинул Мессину. Туда ему больше не суждено было вернуться, но он состоял в постоянной переписке с Дорном[10] и был в курсе реализации в Неаполе их общей мечты о постоянной морской зоологической станции.

Среди крупных русских ученых, работавших в Мессине, следует, прежде всего, вспомнить А.О. Ковалевского, И.И. Мечникова, Н.Н. Миклухо-Маклая и Н.П. Вагнера, хотя, конечно, отечественных ученых-биологов, работавших на Сицилии, было много больше. Далее, в последней четверти XIX в., число приезжающих на Сицилию русских зоологов резко снизилось, так как появилась возможность работать на организованной А. Дорном Неаполитанской зоологической станции и на других средиземноморских (русской и французских) биологических стационарах – Вильфранш-сюр-мер, Марсель, Баньюльс[11]. Достаточно обособлено в этом ряду стоит жизненная история биолога С.С. Чахотина, выпускника Гейдельбергского университета, Германия (1907) и ассистента при Институте фармакологии в Мессине в 1907–1908 гг.

Так случилось, что большинство русских зоологов начало посещать Мессину с целью исследований морских организмов именно в конце 1860-х гг. Этому были определенные предпосылки. Развитие зоологической науки, да и биологии вообще во второй половине XIX в. во многом было определено опубликованным в 1859 г. знаменитым трудом Ч. Дарвина «Происхождение видов». После выхода в Англии эта книга, появившись сначала в немецком переводе Г. Бронна (1860), в 1864 г. была переведена и на русский С.А. Рачинским, выдержав в России за 9 лет три издания. Несколько дальнейших десятилетий биологи всего мира были отчасти заняты проверкой и подтверждением дарвиновских эволюционных идей. Для этого изучение организации, развития и филогенетических связей низших групп морских беспозвоночных животных оказалось наиболее перспективными. Таким образом, эволюционные исследования, основанные на сравнительно-анатомическом и эмбриологическом изучении разнообразных обитателей моря, составили значительную часть «зоологических итогов» XIX в.

Совокупными усилиями многочисленных отечественных биологов российская зоологическая школа заняла в рассматриваемый период времени одно из лидирующих мест в мировом научном сообществе. Такое утверждение особенно справедливо для эволюционной сравнительной эмбриологии беспозвоночных, основы которой в 1865–1885 гг. были заложены классиками отечественного естествознания А.О. Ковалевским и И.И. Мечниковым прежде всего в результате их многолетней работы на Средиземном море.

Начав в 1864 г. в Италии свои эмбриологические исследования с работы по развитию ланцетника, Александр Онуфриевич Ковалевский (1840–1901)[12] последовательно сделал ряд замечательных открытий по развитию почти всех групп беспозвоночных и животных неясного (до Ковалевского) систематического положения. Кораллы, медузы, гребневики, кольчатые черви, иглокожие, плеченогие, насекомые, наконец, асцидии – изучение представителей всех этих и некоторых других групп, проведенное ученым в большинстве на Средиземном море, (в том числе и в Мессине!) дало в руки Александра Онуфриевича бесценный сравнительно-эмбриологический материал. Работы Ковалевского с необычайной ясностью показали наличие ряда общих черт в развитии всех животных. Его исследования значили для торжества эволюционного учения Дарвина больше, чем самые крупные идеи других защитников дарвинизма[13].

В этот период расцвета эмбриологии в России Ковалевский был отнюдь не одинок. Прежде всего, следует указать на друга, а отчасти и на научного соперника Александра Онуфриевича – Илью Ильича Мечникова (1845–1916)[14]. Его работы по развитию насекомых, иглокожих, кишечнодышащих, также выполненные в большинстве в Италии, дополняли открытия Ковалевского. Развитие губок, медуз, сифонофор, анализ строения низших ресничных червей – области безусловного научного приоритета Ильи Ильича. Его «паренхимульная» теория происхождения многоклеточных животных, созданная в противовес геккелевской «гастрее», признается теперь многими учеными, а развитая ученым на основе опытов, сделанных в Мессине, фагоцитарная теория воспаления принесла автору Нобелевскую премию 1908 г. по иммунологии[15].

В первый раз Мечников попал в Мессину в апреле 1868 г, когда там уже около месяца работал Ковалевский, для которого это место было знакомым с 1866 г. В своих воспоминаниях Илья Ильич так описывал свое появление на Сицилии:

В первый раз меня увлек туда мой незабвенный товарищ и друг А.О. Ковалевский, который поехал туда весной 1868 г. В своих письмах он так восторженно описывал мне богатство мессинской морской фауны и так усиленно меня звал к себе, что я недолго думая, покинул Неаполь и поплыл в Мессину <…>. В общем, город Мессина не представлял ничего сколько-нибудь выдающегося по красоте, но зато в высшей степени живописны его окрестности. Стоило подняться на некоторую высоту, чтобы увидеть чудный вид на море и на Калабрию, или же пройтись, или проехать вдоль берега моря, по направлению к деревне Фаро, чтобы насладиться дивной природой[16].

Это было время борьбы за объединение Италии, которую возглавил Дж. Гарибальди и даже в далекой от метрополии Мессине социальная активность была весьма заметна. Ковалевский, появившийся в Мессине в марте, писал общему с Мечниковым знакомому, профессору-зоологу из Казани Николаю Петровичу Вагнеру (1829–1907) [17]:

Я живу в Hotel di Milano, № 6 (Strada Garibaldi)[18]. Волей – неволей вижу все процессии и манифестации либеральных мессинцев или мессинианцев в пользу Гарибальди и Мадзини, а вчера и третьего дня должен был смотреть все мучения Христа, так как всё это было представлено в лицах и путешествовало мимо моих окон <…>. Неудобство Мессины то, что тут нет Джованни и тому подобных и надо самому ловить <…>. Что касается до рыбного рынка, то он небогат[19].

Тем не менее, Ковалевский с успехом исследовал в Мессине развитие сифонофор, медуз и оболочников. Не отставал от него и Мечников:

Я усердно работал над развитием низших животных в надежде найти в ней ключ к пониманию генеалогии организмов. После дня, проведенного за микроскопом, мы с Ковалевским обменивались добытыми результатами, спорили и проверяли друг друга. Но усиленное микрокопирование в Мессине с ее ярким солнцем расстроило мое зрение. Мне приходилось отрываться от занятий по нескольку часов подряд <…>. Несмотря на препятствия, мне удалось все-таки добыть кое-какие интересные результаты (особенно по истории иглокожих); но всё же болезнь глаз принудила меня покинуть Мессину и снова вернуться в Неаполь[20].

В апреле к Ковалевскому в Мессину приехала жена с новорожденной дочкой Ольгой, которая была крещена местным греческим священником[21]. Крестным отцом ребенка стал Мечников:

Я держал дитя в качестве крестного отца. Ковалевский же был особенно озабочен тем, как бы остатки восковых свечей, употребляемые во время церемонии, не были затеряны, а послужили бы материалом для заливания препаратов, которые в то время заключались в смесь воска и оливкового масла[22].

В последствие Мечников работал в Мессине еще 2 раза. В 1880 г. это был достаточно короткий визит. Ученый в своих воспоминаниях писал:

Две первые недели мая были проведены мною в Мессине, куда я отправился со специальной целью изучить образование гаструлы немертин и где, кроме того, мне удалось найти вышеупомянутую ортонектиду[23].

Следующий, последний визит Мечникова в Мессину (1882–83), оказался знаковым в его научной судьбе. Илья Ильич вспоминал:

На этот раз мы поселились не в самой Мессине, а в ее окрестностях, в местечке Ринго, на самом берегу моря <…>. В чудесной обстановке Мессинского пролива, отдыхая от университетских передряг, я со страстью отдался работе[24].

Мечниковым было обнаружено, что у низших животных, обладающих кишечным пищеварением, существуют блуждающие клетки, сохраняющие способность к внутриклеточному пищеварению. Отчасти исследованием этих клеток он и занялся. Идея Мечникова заключалась в том, что, по-видимому, такие клетки в организме могут поглощать не только пищевые частицы, но и чужеродные тела. Эти клетки ученый назвал фагоцитами (пожирающие клетки). В дальнейшем Илья Ильич развил зародившуюся у него идею в детально разработанную фагоцитарную теорию, объясняющую многие явления воспаления и невосприимчивости организмов к инфекционным заболеваниям[25]. Ученый писал:

Мне пришло в голову, что подобные клетки должны служить в организме для противодействия вредным деятелям <…>. Я сказал себе, что если мое предположение справедливо, то заноза, вставленная в тело личинки морской звезды должна в короткое время окружиться подвижными клетками, подобно тому, как это наблюдается у человека, занозившего себе палец <…>. Я сорвал несколько розовых шипов и тотчас вставил их под кожу великолепных, прозрачных как вода, личинок морской звезды <…>. И на другое утро с радостью констатировал удачу эксперимента. Этот последний и составил основу «теории фагоцитов», разработкой которой были посвящены последующие 25 лет моей жизни <…>. Таким образом, в Мессине совершился перелом в моей научной жизни. До того зоолог, я сразу сделался патологом[26].

Перелом, связанный с Мессиной, произошел и в жизни Сергея Степановича Чахотина (1883–1993) – ученого-биофизика и экспериментального клеточного биолога, как и многие из упомянутых выше россиян, проведшего часть жизни на Средиземном море. Биография этого ученого оказалась тесно связанной с историей Мессины и требует более подробного рассмотрения.

Студентом медицинского факультета Московского университета Чахотин был арестован за участие в беспорядках в 1902 г. и после заключения в «Бутырках» выслан «на родину». Поскольку по паспорту родиной у С.С. Чахотина значился Константинополь[27], то он вынужден был уехать за границу и решил продолжить обучение в Германии.

Сергей Степанович учился 3 семестра на медицинском факультете в университете Мюнхена, 2 семестра в Берлинском университете и 5 семестров на естественном отделении физико-математического факультета Гейдельбергского университета. Среди его главных учителей-биологов в Германии – профессора братья О. и Р. Гертвиги и О. Бючли, в Гейдельбергском зоологическом институте которого Чахотин специализировался с 1904 г. За время обучения Сергей Степанович дважды работал на морской австрийской зоологической станции в Триесте (4 месяца), трижды – на русской зоологической станции в Виллафранке (10 месяцев) и полгода в фармакологическом институте в Мессине. В 1907 г. в Гейдельбергском университете С.С. Чахотин защитил диссертацию на степень доктора философии «Die Statocyste der Heteropoden» (Структура и физиология органов равновесия у моллюсков) с высшей оценкой – «summa cum laude»[28]. В 1912 г. эта работа была удостоена малой Бэровской премии Императорской Академии Наук. Первая опубликованная статья молодого ученого – «О биоэлектрических токах у беспозвоночных» была написана по материалам исследований Чахотина, выполненных в Мессине (1907). После этого он получил место ассистента при местном Институте фармакологии.

Чахотин так вспоминал свои впечатления от сбора животных в заливе Мессины:

Вот я вышел в залитый солнцем смеющийся порт, нанял лодку, и выехал на его середину Море как зеркало. Хотя снаружи, в проливе, между Сциллой и Харибдой[29] бурлят мощные течения, гроза рыбаков, однако в порту, закрытом со всех сторон, кроме небольшого северного входа, абсолютная гладь <…>. Тут и медузы с причудливыми щупальцами, и удивительные, прозрачные как хрусталь, сифонофоры, и бьющие своими плавниками, точно крыльями, так называемые морские бабочки, и бесчисленные цепи маленьких боченочников, сальп, и резвые, прозрачные киленогие моллюски <…>. Мирно протекала моя жизнь между наукой и семьей: я жил в Мессине с женой и двухлетним ребенком. Весь день поглощен работой в лаборатории, среди всё новых и новых опытов, новых и новых мыслей[30].

Казалось бы, перед молодым ученым открылась перспектива успешной научной карьеры в Италии. Но в конце декабря 1908 г. так многообещающе начавшиеся исследования Сергея Степановича в области электрофизиологи были прерваны знаменитым мессинским землетрясением, когда Чахотин был засыпан обвалившимся домом и, проведя под завалами 12 часов, чудом остался жив[31].

После выздоровления, по представлению Императорской Академии наук в течение трех месяцев ученый работал на Неаполитанской зоологической станции. В Неаполе он пытался восстановить материалы, собранные им в Мессине по электорофизиологии мышц беспозвоночных и феномену свечения морских животных, но утраченные под развалинами мессинской лаборатории. Это ему не вполне удалось и, вернувшись в Россию в 1909 г., Чахотин приступил к подготовке к магистерским экзаменам, которые он должен был сдавать при С.-Петербургском университете. Однако, идеи разработки новых методов исследования живой клетки, которые появились у Сергея Степановича еще в Мессине, не давали ему покоя и заставили его вернуться за границу. В 1910–1912 гг. он снова работал в Гейдельберге у проф. Бючли и в Институте экспериментальных исследований рака у проф. Черни, а позднее в Фармокологическом институте университета Генуи[32].

Речь шла о микрооперациях на живой клетке, для чего уже в 1910 г. в Гейдельберге Чахотиным был сконструирован первый микроманипулятор. Далее ему пришло в голову заменить механический инструмент лучом ультрафиолета (УФ). Первый образец аппарата для УФ-микроукола живых объектов был спроектирован им на базе Института экспериментального исследования рака в Гейдельберге, а собран и испытан на базе Фармакологического института в Генуе (1912), где Чахотина приютил А. Бенедиченти, его бывший профессор в Мессине. После двух лет упорной экспериментальной работы, операции на яйцах морского ежа убедительно показали – УФ-луч может служить тончайшим и избирательным инструментом воздействия на живую клетку [33].

С надеждой продолжить свои изыскания в России Чахотин появился в Петербурге, и после беседы с академиком И.П. Павловым, который очень заинтересовался его изобретением, был приглашен стать лаборантом (ассистентом) в его академической лаборатории физиологии[34]. Там Сергей Степанович создал материальную базу для нового отделения – экспериментальной клеточной физиологии и продолжил работу с УФ-микроуколом.

От науки, как и многих, Чахотина оторвала надолго Первая мировая война, а потом, как когда-то в Мессине, жизнь в России обрушилась в один день – 25 октября 1917 г. Среди сотен научных работников, покинувших Россию после этого обвала 1917 г., был и С.С. Чахотин[35]. Судьба этого, тогда молодого еще человека, оказалась более чем необычной. Он покинул Россию в 1919 г. – на долгих 39 лет и одним из немногих вернулся в СССР уже после начала хрущевской оттепели в 1958 г.

Разнообразные увлечения и таланты, может быть слишком многочисленные, привели к тому, что Чахотина вспоминают теперь больше как человека удивительной судьбы, чем как крупного ученого, а еще и политика, одного из первых отечественных эсперантистов, художника, борца за мир. Как нередко бывает, ни одна из граней его богатой натуры не оказалась решающей, но всё же, прежде всего Сергей Степанович был ученым и ученым незаурядным. Еще в начале XX в. им были изобретены приборы, широко применяемые до сих пор в экспериментальных биологических исследованиях во всем мире[36] – один из первых микроманипуляторов (1910) и установка для локального ультрафиолетового облучения структур живой клетки (1912). Известный зоолог, президент Французской Академии Наук, проф. М. Коллери так характеризовал своего русского коллегу в конце 1930-х гг.:

Господин Чахотин работал долгое время в моем институте, и я имел возможность оценить его неиссякаемую активность и экспериментальную изобретательность. Он богат оригинальными идеями и отличается умением воплощать их в жизнь. Его метод лучевого микроукола в высшей степени остроумен и точен. Он позволяет подойти ко многим новым экспериментальным задачам[37].

Оглядываясь на прожитое из Москвы 1965 г. проф. Чахотин со свойственной ему склонностью к систематизации любой информации писал:

Итак, я не академик, а просто профессор, доктор биологических наук и доктор философии Гейдельбергского университета. Жизнь моя была полна приключений и многих переживаний. Резюмирую ее в виде следующей схемы. За восемьдесят лет я прошел 5 этапов, каждый из которых (особенно три последний) охватывали период в 10 лет или кратное десятку. 1. 1883 – 1893 (детство); 2. 1893 – 1902 (учеба); 3. Первый творческий биологический – поиск новой научной методики цито-физиологических работ. Его результатом было открытие метода микроопераций клетки «микропучком» и публикация соответствующих работ; 4. 1912 – 1932 (второй творческий, общественный). Поиск и открытие принципа «психологического насилия над массами» и борьбы с фашизмом и войной – его результатом была публикация моей большой книги «Le Viol Des Foules Par La Propagande Politique» изданной во Франции издательством Галлимара и переведенной на английский, итальянский, датский и немецкий языки. Научные работы тоже, конечно, продолжались в этот период; 5. 1933 – 1964 (третий творческий – организационный). Работы в области поднятия производительности научного и умственного труда вообще. Его завершение – последняя моя работа – «кибернизация» моей лаборатории. Создание систем алгоритмов для исследовательской лаборатории. Конечно и в этом периоде, как и в первом и во втором, шли работы научные и общественные[38].

Как не странно, политическое чутье, присущее С.С. Чахотину, к старости ему явно изменило. Похоже, что в 1960-е гг. он действительно верил в «коммунистическое будущее» России. Хотя попытки издать в СССР свою книгу о психологическом насилии над массами и заявки на выезд из страны для лечения и на научные конференции (посвященные его же научному изобретению!), оставшиеся нереализованными, должны были бы открыть ему глаза. Европеец Чахотин оказался «запертым» в своей маленькой московской квартире-лаборатории.

Сергею Степановичу удалось-таки вернуться в места своей юности, так как он завещал похоронить себя на острове Корсика, где бывал в молодые годы. Исполнение этого желания русского гражданина Европы состоялось лишь через 32 года после смерти – прах его был развеян над Средиземным морем, где когда-то Чахотин работал, любил, был счастлив. Где в 1908 г. он вторично «родился на свет» – в Мессине!

 

---

04-11-2014