Иванова Дарья, Дневник путешествия по Сицилии

<Дневник путешествия по Сицилии>

Публикация Н. В. Котрелева

(из книги "Русская Сицилия", 2-е изд, под ред. М. Г. Талалая. М.: Старая Басманная, 2013, стр. 267 и далее; комм. и прим. см. в "бумажном" издании)

Дарья Михайловна Иванова (?-1933) – жена Вяч. И. Иванова. Училась в Московской консерватории, владела иностранными языками, в годы жизни с мужем (который бросил ее в 1895 г.) была окружена коллегами Иванова – молодыми учеными-историками. Литературных опытов не предпринимала, ее сицилийский дневник – домашнее упражнение, тем более интересное, как исторический документ, непрофессиональное описание путешествия по экзотической стране и в экзотических обстоятельствах. Записки Д. М. Ивановой – редкий отчет простой русской туристки (относящийся к самому началу туристической эпохи) о странствии по Сицилии, — сочинение обыкновенной женщины из интеллигентной среды, не имеющей никаких литературных притязаний.

Автограф дневника Дарьи Михайловны хранится в Отделе рукописей Российской Государственной Библиотеки (РГБ. – Ф. 109.45.3). Первое издание: Д. М. Иванова. <Дневник путешествия по Сицилии> (РГБ. – Ф. 109.45.3) / Публ. Н. В. Котрелева // Шахматовский вестник. – Вып. 10-11. – М.: Наука, 1910. – С. 322-347.

Авторского заглавия у рукописи нет. Текст изобилует помарками и поправками по ходу письма, вставками на полях и между строк; позднейшей правки, чистового авторского текста нет. В настоящем издании зачеркивания и чрезвычайно частые сокращения слов не приводятся; в ломанных скобках даются слова, чтение которых, в силу неразборчивости почерка, предположительно (в таких случаях дополнительно выставлен знак вопроса в круглых скобках), и редакторские вставки слов необходимых для понимания текста; ломанными скобками со словом «неразобрано» (<нрзбр>) отмечены слова, которые прочесть в подлиннике не удалось. Некоторые особенности языка автора сохранены (например, архаическое для сегодняшнего читателя написание «извощик», «мущина» и т.п.; иногда, чтобы хоть как-то дать почувствовать домашность речи рассказчицы, сохраняем и совершенно неправильное написание – «хозяинов» вместо «хозяев» и т.п.).

Строго говоря, перед нами не дневник, а записки о путешествии, составлявшиеся некоторое спустя время после событий. Вот хронология начальной фазы сицилийского путешествия Ивановых, как она показана самим поэтом в его дневнике: «3 Авг. 1892 по нов. ст. – выезд из Неаполя || 4 Авг. Мессина || 5 Авг. Таормина || 6 Авг. Николоси и Этна || 7 Авг. Приезд в Сиракузы». Самая ранняя запись Дарьи Михайловны датирована 16 августа – Иванов уехал осматривать греческие памятники Сегесты и Селинунта, а Дарья Михайловна, вероятно, осталась в Палермо и принялась за описание путешествия, подходившего к концу. Начала она свои записи – уже по памяти – не в хронологическом порядке, а с приключения, по всей видимости, произведшего на нее наибольшее впечатление, – с подъема на извергающуюся Этну (заметим, что этот рассказ по протяженности в два раза превосходит каждый из трех прочих). Лишь по возвращении в Неаполь, 25 августа Дарья Михайловна взялась за систематическое изложение закончившегося путешествия. К сожалению, все три повествовательных источника о сицилийских странствиях Ивановых (приведенная краткая дневниковая запись Иванова, его заметки и заметки Дарьи Михайловны) в наборе этапов совпадают (Неаполь – Мессина – Таормина – Этна – Сиракузы), сведений о том, что последовало, когда они оставили Сиракузы, – нет.

Полагаю, нельзя сомневаться в том, что Иванов писал сицилийскую часть своих очерков (см. далее в настоящем сборнике) после того, как были составлены заметки Дарьи Михайловны (она не взялась бы за перо, чтобы рассказать «лучше» или «точнее» в соревновании с супругом!). Нельзя ли увидеть в бесхитростных рассказах Дарьи Михайловны своеобразную «памятку», по крайней мере, — пердлог для много более «литературных» повестей Вячеслава Иванова? Начало его работы должно было остановить опыты Дарьи Михайловны, к которым она не вернулась и тогда, когда муж остановился на незаконченном описании Этны. Но и при совпадении контура двух повествований записки Дарьи Михайловны очень важны для биографа Вячеслава Иванова. Они интересны прежде всего бытовыми зарисовками – поведения туриста-ученого, его реакции на встречных, в конце концов, все, записанное Дарьей Михайловной, несомненно, обсуждалось по дороге – жуликоватость итальянцев (чего стоит поиск Вячеслава Иванова в Мессине «человека с честным лицом»!), скудное бытие сицилийского захолустья т. д. – все это материал для «беллетризованной», романизированной биографии.

Выехали мы от Полиев<о(?)> в 7½ вечера и в 8 приехали на набережную гавани, в которой находилось масса пароходов. Лодочники остановили нашего извощика, и он сказал, что к пароходу подъехать нельзя, а нужно ехать на лодке. Мы, расплатившись с ним, сели в первую лодку, лодочник отвез нас среди полной темноты на несколько саженей от берега и сказал, что теперь надо условиться насчет цены. Вечерняя такса – 2 франка с человека, он нам делает уступку и берет с нас 4 вместо 5, как бы следовало (т. е. за Никсенку), и надо торопиться ехать, п. ч. пароход далеко в море. Вячеслав велел ему повернуть, грозя обратиться к капитану, но он не хотел и мы начали торговаться и сошлись на 2 франках. Мы обогнули несколько пароходов, стоящих совсем рядом, выбрались на открытое место и увидали наш пароход, стоящий рядом. Весь наш путь на лодке длился не более 5 минут. Побранили лодочника за ложь, но все-таки заплатили ему условленное и, войдя на пароход, увидели, что он стоит у берега и что к нему можно было дойти пешком… Вот образец неаполитанского обращения с форестьерами. – У нас были retour-billet второго класса, стоившие 45 франков с человека. Они давали право на проезд от Неаполя до Мессины и обратно от Палермо до Неаполя, включая обед и утренний кофе. <Последние пять строк этой записи почти не читаются, надежно разобрать удалось только: … Я сейчас же уложила Сашу которая была в очень веселом настроени.

Неаполь 25 Авг.<уста 18>92.

Мессина.

Выехали мы из Неаполя в 9 час. вечера и только к 1 часу следующего дня въехали в Мессинский пролив. Все пассажиры вышли из своих кают, в которых> более или менее удобно провели ночь, на палубу. Впрочем, страдала сильно только одна дама, да еще некоторые немного, п. ч. море было сравнительно спокойно, и к обеду все справились и кушали с таким аппетитом, что надолго опечалили главного повара и когда прислуга обедала по окончанию обеда пассажиров за тем же столом, то желающие могли слышать жалобы этого повара. Большинство пассажиров составляли солдаты в белых одеждах и красных смешной формы шапках. Они ехали на Чермное море. Многие пассажиры ехали в Александрию.

Выйдя на палубу мы увидели прежде всего синее, ярко синее море, точно в нем развели синьку, и на таком фоне особенно красивы были загорелые солдаты в своих белых куртках. По правую сторону был город Мессина, коса от него тянулась перед нами и загибалась слева, оканчиваясь фортом. В гавани было мало кораблей. Наш корабль окружала масса лодок и всякий лодочник жаждал уловить добычу. На некоторых лодках приехали родные и знакомые пассажиров и вокруг слышались радостные восклицания. Мы спустились вместе с другими в лодку и она нас доставила на берег. Такса – 1 франк с человека. Только что мы вышли на берег, как нас окружила стая мальчишек и носильщиков. Они все стали выхватывать наш небольшой багаж из рук и далее провожали нас. Это было, кажется, самое сильное нападение во время всего путешествия. Такая назойливость заставила подумать, что это уже страна более или менее дикая. Мальчишки, конечно, оборванные и босоногие. Вообще итальянский мальчишка, увидя форестьера, оживает, он вскакивает быстро на ноги, бросается к нему со словами: синьор, рука его невольно протягивается за сольди. И такой мальчишка привяжется и отравляет путь форестьеру, так что человеку раздражительному осматривать достопримечательности Италии составляет своего рода подвиг.

Набережная Мессины и самый город – все опрятно на вид, дома или кремовые, или белые, дома все более двухэтажные, п. ч. землетрясение, говорят, разрушило верхние этажи. Особенно красивых домов я не заметила. Дом муниципии темного цвета с огромным двором внутри. Мы пошли внутрь города по улице Гарибальди – совершенно европейской улице с массой всевозможных магазинов. Мы вышли на площадь против Собора и заняли номер в одном из выходящих на площадь отелей. Напились кофею и отправились смотреть достопримечательности города. Самая большая достопримечательность, как и Карлушка говорил – фар, с которого> виден берег Италии. Конка к нему должна была идти вдоль набережной. Итак, мы вышли на набережную и стали обращаться с вопросами, конечно, сначала к городовому. W. вопросом хотел обратиться с вопросом о дороге к человеку с честным лицом. казалось, что у мессинцев нечестные лица, и у одного только городового было идеально честное лицо. W. обратился к нему, но к нашему несчастью он оказался нездешним, сам недавно здесь и ничего не знает. Некоторые другие мессинцы в своих ответах проявили только свою провинциальную тупость и глупость, и мы пошли наугад, попав как раз в противоположную сторону. Долго шли по пыльной и песчаной дороге и наконец-то добрели до желаемой паровой дороги. Сели на нее, нам дали всего 2 билета. В провинции дети дольше считаются детьми, чем в столице, и мы поехали. Ехали сначала опять назад вдоль всего города по набережной. На тротуарах много продавцов – воды, лимонов, персиков, арбузов, лавочники сидят тоже на стульях вдоль тротуаров и беседуют со знакомыми, сидящими тут же, и зевают на проходящих. Изредка на стенках домов и около на столиках выставлены лубочные картины, дешевые книжки с картинками, газеты. В конце города публичный сад на берегу моря. Еще далее по левую сторону домики, а по правую потянулись виноградники узкой полосой вдоль берега. Изгородью виноградников служит кактус с <нрзбр> листами. Кактус почти весь отцвел и покрыт теперь <овальными(?)> зелеными плодами, которые подобно пальцам окружают листы со всех сторон. В каждом винограднике колодезь с особым механизмом, с помощью которого с помощью лошади, ходящей вокруг, добывается вода для полития виноградника. Все население домиков сидит снаружи. Мущин видно мало – на работе. Большинство женщин прядут, у многих в руках веретено и они тянут нитки. Некоторые вяжут чулки или вяжут крючком. Конечно, все дома каменные и двух или одноэтажные. За домиками видны невысокие горы, покрытые или оливками, или кактусом. Вообще вся растительность указывает на то, что мы гораздо южнее Неаполя. Там растут только кактусы с длинными листьями. Мы ехали, вероятно, около часу. Наконец приехали к конечному пункту паровой дороги – к фару. Сошли на землю и отправились вдоль деревни налево, чтобы попасть к самому маяку. Пыльная итальянская деревня. Встречаются солдаты. Натурально, увязался мальчишка, вызвал сторожа маяка, которого и звать-то было незачем, п. ч. он был налицо, получил сольди, но здесь оказался другой мальчишка и сольди его товарища не стал бы давать ему спать. Они естественно начали драться, [покуда W и тому не дал сол<ьди>] но мы были справедливы и не ради жадности, а чтобы показать этим диким, что значит справедливость, мы и на обратном пути стоически выдержали ½ верстовое провожание с приставанием 3 мальчишек на местном сицилийском наречии. Мы напились у сторожа воды и поднялись 200 ступеней до вершины маяка. Вид оттуда не то чтобы очень хорош, п. ч. маяк недостаточно высок, но все видно ясно и <назидательно(?)> видно. Мы стояли на краю мыса. Впрочем, перед нами была еще крепость. Перед крепостью море и по другую сторону узкой морской полосы – Италия и даже город Сцилла (где осталась Харибда, осталось для меня тайной). На морском горизонте должны были быть видны Липарские острова. Вдоль берега Италии еще были видны города и целый ряд гор. Позади нас изрезанный водою берег Сицилии и масса зелени и виноградников. Маяк освещается бензином и освещение стоит государству около 20 франков каждую ночь. Сошли вниз и нашли, как я уже сказала, вновь мальчишек, провожавших нас обратно. В деревне мы нашли, что наш паровик ушел и нам приходилось ждать целый час. Мы зашли и пообедали. Потом я зашла в открытую белую церковь. Она была пуста, только играл орган, довольно веселые напевы, направо стояла на пьедестале мадонна в белой и голубой одежде, налево фигура монашенки – тоже на возвышении, вся в черном и с большой красивой вуалью. По церкви пробегал ветер и одеяния фигур колебались и развевались на ветру. Дети бегали и танцевали посреди церкви. Увидя меня, матери начали их собирать по церкви и успокаивать, умеряя их веселие. К вечеру вернулись мы в город. Более никто не купался в море, но многие крестьянские семьи сидели на песчаном отлогом прибрежьи моря и разговаривали. Все подрастающее поколение было на берегу и каталось в песке, старухи все также пряли. Многие семьи ужинали. Сойдя около муниципии с конки, мы посмотрели на статую Нептуна, стоящего среди фонтана с протянутой рукой, на рабочих, разгружавших огромный английский пароход, и вернулись домой, купивши по дороге раковину портмоне, сделанное из раковины, с надписью ricordo da Messina. На другое утро мы посмотрели церковь внутри. Служили обедню, старики и старухи сидели, молясь, на стульях. Потолок в соборе деревянный и весь резной. Еще обошли несколько церквей. Отыскать одну было довольно трудно. Отогнав мальчишек, мы обратились с вопросом – где церковь – к девушке – с кувшином особенной формы – продолговатый с двумя маленькими ушками с боков – у фонтана. Она нас повела все наверх по каменным лестницам, которые заменяют часто в горах улицы, п. ч. по обе стороны лестницы идут дома, как на обыкновенной улице. Доведя нас до церкви получив два сольди, она пошла назад, с тожеством показывая знакомым приобретение. Эта церковь действительно замечательна и снаружи, и и внутри. Снаружи она особенного фасона, и внутри вся мраморная мозаичная, т. е. разноцветный мрамор выложен мозаиками. Здесь есть и просто разводы, и фигуры птиц и животных. Близь главного алтаря фигура верблюда. Все вместе необыкновенно пестро, красиво и оригинально. Вообще к мрамору очень подходит такая обработка и везде, где приходилось встречать это, везде выходило красиво. Осмотревши эту церковь, мы исчерпали город, я, насыщенная впечатлениями, пошла собираться и укладываться домой, а Венцелю все было мало, все ноги хотели еще бегать, все глаза видеть, и он побежал на виллу адвоката. Вернувшись в отель, я застала в моей комнате нашего камерьера, к нему подошел скоро молодой человек и они стали меня расспрашивать попросту: кто? куда, откуда? Я удовлетворила их любознательность по возможности, расписала в ярких красках русский зимний холод, и уверениями, что мой бедекер написан по-немецки (молодой <кок(?)> оказался юрист из Палермо, счел его, как и было верно, написанным по-французски), окончилась наша беседа. Мы расплатились, взяли пожитки в руки и как pauvre diable поплелись к вокзалу. Взяли билеты и, прождав довольно долго, отправились в Таормину во втором классе, не желая дожидаться следующего поезда с 3 классом, представляющим обыкновенно в Италии поезд-омнибус, т.е. он тянется медленно и стоит десятки минут на станциях. Я особенно люблю такие поезда, п. ч. они позволяют отлично рассмотреть дорогу. Но наш поезд был тоже не особенно скор. Дорога шла все время по берегу моря, которое было от нас влево, но между нами и морем тянулась еще полоса домиков или виноградников. С правой стороны тоже были виноградники, за ними горы, покрытые кактусом и оливками. Море было голубое. Но и оливки и кактус всегда бывают разбросаны там и сям по горам и общий тон гор отнюдь не зеленый, а бурый. Горы не очень высоки вначале, но по мере приближения к Таормине увеличиваются. По дороге мы пересекаем несколько широких высохших русел рек. Дно их усыпано мелкими булыжниками и по ним теперь ходят и гоняют скот. На небе естественно ни облачка. Незадолго до Таормины начинаются туннели. Но это не сырые туннели Европы, но очень сухие, прорывающие каменные глыбы гор. Близ Таормины местность замечательно живописна. Внизу у подножия огромных гор, как бы окончание этих гор, небольшой полуостров в виде черепахи. Между ним и другой скалой 2 красивые бухты с прозрачной водой, зеленоватой около берега, на горизонте огромная и широчайшая Этна, растянувшаяся в ширину как бы от горизонта до горизонта. Водятся ли в этом озере устрицы, спросила я у наших соседей. «Водится теперь рыба, прежде же было много устриц, но последние 20 лет их больше нет, п. ч., проделывая туннели, взрывали горы динамитом и после этого устрицы пропали». Мы оставили поезд на станции Джардина, п. ч. сама Таормина лежит на горе и нужно брать извощика, чтобы добраться до нее. В Бедекере написано, что извощик берет 5 франков, и действительно, такса 2 francs 50 centimes с человека, но, на наше счастье, мы при выходе с вокзала встретили почтовую карету, которая приезжает 3 раза в день за письмами. Извощик сказал сам: 2 франка со всех вместе до Таурмины. Конечно, мы сейчас же заняли места в его карете. С нами сели еще два пассажира – чиновники Таурмины, как потом оказалось. Наша коляска была большая, громоздкая, ее тащили 2 лошади. Солнце пекло до невозможности. У господина, сидевшего на козлах, был белый зонтик. Дорога до Таурмины все время идет в гору бесконечными зигзагами по горе, вверху горы эти зигзаги меньше, чем внизу. Дорога отлично сделана, везде широкая и со стороны ската сделана из камня стена, едешь по уступу скалы, на которой там и сям растет кактус, временами посажены по дороге деревья миндальные деревья. Извощик сшиб кнутом несколько миндалей и подал их Саше, которой они очень понравились. Посреди горы стоит недостроенная вилла какой-то немки. Она построена почти совсем, только без дверей и окон. Построена по новому способу, по которому построено много других домов в селениях по дороге из Мессины в Джардину – именно во всей стене масса сквозных небольшой величины отверстий, так что дом весь <должен(?)> продувать ветер. Это, кажется, делается для вентиляции. Вилла будет готова к Ноябрю и тогда немка переселится туда. Еще выше видна белая вилла какого-то француза. Около нее больше зелени, но она в стороне от дороги. После приблизительно часовой езды мы стали приближаться к Таормине. Извощик, добродушный и толстый малый, показал на выточенные в скале могилы сарацинов, которым не сочтешь сколько веков. Проехали мимо очень простой церкви с крестом наверху, еще сделали один загиб, проехали по дорожке, окаймленной деревьями, и наконец очутились в Таормине.

Довольно узкая отлично вымощенная улица, окаймленная двухэтажными каменными домами. Извощик спустил на землю почту и чиновников и довез нас до отеля Наумахия. Очень хорошенький и чистенький отель на отличном месте. Он содержится немкой, которая была в отъезде. Она поехала в Сиракузы. Молоденькая и хорошенькая горничная пленила моего старичка. Мы сейчас же бросились осматривать город. Жители все, конечно, сидели если не на улице, то среди улицы и дома, на пороге, некоторые перед, другие позади него. Сапожник сидел за своим маленьким столом, который был весь черен и замазан ваксой, и чинил чьи-то ветхие башмаки, женщина что-то шила и тоже чинила. Вообще чинка это главное в жизни итальянки. Вероятно, раз 20 чинится и перешивается вещь, покуда соберутся с деньгами, чтобы купить новую. Но вид, но чудесный вид из Таормины <-> не моему слабому перу описать его. Внизу море, над нами еще горы, на горной вышине еще видны дома. Чудное безоблачное небо и вдали огромная Этна с дымящимся боком. Чýдно, хорошо, мы пошли с книгой в руках, следуя слепо указанию Майера. Прошли 10 минут назад по дороге, по кот.<орой> приехали в город, через 4 минуты увидели римскую могилу – сложенный из кирпичей дом, далее через 6¾ минуты увидели 2 балкона, устроенных для вида. Это один из лучших видов (по Майеру), доступных смертным на этой земле. И действительно, все отдать за то мало! Море, чудное, дивное, бесконечное море, вблизи вышеописанная черепаха; 2 залива, скалы, горы под нами. над нами; справа на горизонте Этна, затем зеленый скат гор, Таормина, лежащая полосой поперек горы, но она так мала, что совершенно теряется среди огромного склона горы. Налюбовавшись сколько хотелось, пошли дальше, нашли маленькую дорожку, все время имея перед глазами Этну, прошли мимо каменных маленьких будочек – станций страстей во время страстной недели и очутились опять на одной из каменистых улиц Таормины. Старух около десятка, черных худых и зловещих сидело на улице, прислонившись спинами к домам и держа прялки с намотанным льном и теня нитку. Одна пробормотала что-то вроде того, что она стара и поэтому желает иметь от нас сольди. На следующей улице встретился еще форестьер вроде нас, мальчишка тащил его чемодан и форестьер тяжело дыша поднимался по прямой тропинке в гору, но он уже при нас ступил на почву Таормины, т. е. был спасен. Мы припомнили бедного Карлушку, пострадавшего здесь же, на этой же дороге. Недаром он предупреждал нас. Слава Карлушке за предупреждение! И мы взяли мальчишку, чтобы дойти до дома. Да и трудно было бы жить без него, п. ч. масса ступеней и лестниц ведут идут друг за другом по уступам гор. Мы шли и направо, и налево, покуда не вышли на улицу греческого театра и оттуда нашли уже сами дорогу к дому. У нас еще оставалось время до обеда, но я предпочла отдохнуть, W. же все было мало и он пошел смотреть наумахию. Его мальчишка водил долго, но, кажется, он не видал ничего путного. Потом мы пошли вниз обедать. Нас покормили хорошим обедом и мы выпили целую бутылку сицилийского вина. Оно удивительного цвета, совершенно бордо и замечательно крепко. Только что мы вернулись в нашу комнату, Фридрих heraus заставил неутомимого путешественника прилечь минут на 10 на диван. Оказалось, что сицилийское вино отнюдь нельзя пить одно, а непременно с водой, до такой степени оно крепко. Отдохнув и немного победив действие вина, мы (твердой походкой, но немного навеселе) отправились в греческий театр. Мало вообще знаю я о греках, но нахожу, что у них было много вкуса. Устроить театр при лучшей природной и, так сказать, натуральной обстановке трудно. Театр стоит на вершине и на выступе горы. Над зрителями небо. За театром море, море с трех сторон. Теперешние развалы придают еще более красоты своеобразной дикой картине пейзажа. Надеюсь, что у греков стена не окружала театр до такой степени, чтобы закрывать зрителям весь вид. Мы там посидели среди двух морей, аббакио большой чувствовал нежность, маленький копался в земле, отыскивая цветов, не интересуясь небом. Так сидели мы в сем райском месте, покуда не стемнело. Тогда же, избегнув манчей, благополучно достигли мы дома. Обитатели все были на улице и обсуждали свои дела и домашние заботы и сплетничали. Вернувшись домой и уложивши маленького аббакио спать, пошли мы на верх дома и любовались видом вечером. Не люблю я вечером скал, стоящих близко. В них есть что-то такое мрачное, точно какая-то беда надвинулась близко, близко, грозясь задавить. Мрачные горы нависли вокруг, в небе зажглись звезды, море мерцало вдали и на Этне ясно в бинокль видно было как бы зарево отдаленного пожара. Предстояло, по Бедекеру, видеть восход солнца, и мы легли рано спать. На другое утро в 3½ часа уже мы встали и побрели на крышу дома. W. не терпелось, он хотел слепо слушаться Бедекера и он пошел в греческий театр. Я же осталась на крыше дома и наблюдала целый калейдоскоп красок на небе при восходе солнца. Сначала все было серое, потом все голубело, потом розовело и к 5 часам вся вершина огромной Этны порозовела, она стала как бы цвета трико на ногах танцовщицы, даже стыдно было за Этну. Снег на ее вершине стал ясно виден, порозовели также ближайшие скалы и солнце было уже высоко на небе. Море заблестело. Крестьяне начали подниматься уже с 3 часов. Прежде же всего началось пение петухов, пели петухи всей Таормины вместе. Я повернула мой стул на крыше спиною к морю. Прямо передо мною вдали была скала. На ее вершине маленький городок. А на переднем плане улица, за ней огород и за ним дом, в котором уже давно все встали. Жители Таормины шли медленно справа налево, вдоль всего огорода, постепенно поднимаясь в гору и исчезали за домами, чтобы через 20 минут снова вынырнуть высоко-высоко на половине следующей горы на дороге, ведущей в город на скале, и опять пропадали за скалами. Сцена была точно в театре. Особенно красивы были фигуры женщин, движущиеся необыкновенно плавно и медленно в гору. Другие крестьяне спускались с горы. Все делалось не торопясь. Некоторые открывали балконы и выходили, смотря по сторонам, из домов. Многие сидели с открытыми окнами. Когда все уже осветилось солнцем, я пошла спать до возвращения W. Но он скоро вернулся и разбудил меня. Мы поговорили о испытанных впечатлениях. Мне так понравилось в Таормине, что жаль было уезжать отсюда. Таормина зимняя резиденция больных грудью и с Декабря до Апреля пенсион полон. Немецкий пастор приезжает из Катании раз в неделю и совершает богослужение. Мы расплатились, взяли наши пожитки, W нагрузил равномерно обе руки и мы поплыли вниз по широкой дороге, по кот.<орой> нас привезли, мимо римских и, потом уже, сарацинских могил, мимо вилл француза и немки. С каждым поворотом дороги открывался новый вид, один другого лучше. Мы отдыхали временами, садясь в тени скалы, раз я у мальчишки за сольди купила плод кактуса. Взяв его сначала в руку, я занозила всю перчатку и всю руку и потом в течение целого дня выдергивала занозы, не особенно глубокие, но сидящие крепко и причинявшие боль.

Мальчишка тогда взял плод кактуса, ножом подрезал зеленую корку, ловко снял ее и подал мне желтый с зернами овальный плод. Он свеж и приятен в жаре, хотя не сладок. Здешние жители его очень любят, а в Палермо его продают в лавках наравне с другими фруктами. Дошли мы до станции за целый час до отхода поезда, и, оставив пожитки на вокзале, отправились в Джардини напиться вина. Шли по страшному зною, мимо нескольких фабрик, привел нас проводник в какую-то лавчонку, где нам подали местного вина и ледяной воды. Мы поскорее выпили побольше и пошли назад на станцию, причем последствия крепости вина понесла сегодня я. Взяли билеты <и> поехали в Катанию.

Палермо

16 Августа 92.

Выехав из прелестной Таурмины рано утром, мы прибыли к часу дня в Катанию.* Подъезжая к Катании везде уже лава серая и черная и весь город построен из лавы, что делает его несимпатичным на вид. Взяв наши небольшие пледы и чемодан и выдержав стоически напор носильщиков, мы пошли наугад по улицам города, прямым и широким, и вступили в переговоры с первым попавшимся извощиком относительно поездки в Николози. а-Из Катании с улицы Этны еще не было видно.-а* Предсказания оракула – Карлушки и на это раз оказались справедливыми и извощик за поездку в Николози и обратную в Катанию на другой день утром спросил 15 фр.<анков> Мы согласились на его плату, он завез нас в лучший ресторан города, где мы с удовольствием ели и пили, а извощик поил и кормил усиленно свою лошадь перед предстоящей дорогой. Наконец наш обед кончился и мы уселись в пролетку, я и W сзади, а Никсенка спереди. На лошадь извощик нацепил бубенчики и наша пролетка была такого устройства как все пролетки в Катании и Сиракузах: верх поднят, а спинка открытая, это очень целесообразно, п. ч. защищает от солнца и позволяет ветру продувать пассажира. Итак, мы поехали сначала по улице города – очень широкой и прямой, поднимающейся постепенно в гору, мимо виллы Беллини* прелестного публичного сада – гордости жителей Катании, выехали за город, и ехали безостановочно около 3 ½ часов до Николози. Дорога шла все время в гору, но наклон был везде небольшой. Извощик вез с отчаянной медленностью, временами шагом и выбрав, по его словам, путь более тенистый, но, как оказалось потом, более длинный, чтобы показать нам длину пути большей, чем она была в самом деле. Все время мы ехали по лаве, все селения, мимо которых мы проезжали, были из лавы, все заборы сложены из кусков лавы,* и этот серый цвет делает всю местность похожей на те местности, где много фабрик. Воздух нельзя было назвать чистым, п. ч. пыль носилась в воздухе, подъезжая же к Николози, изредка как бы доносился запах гари, или же это казалось настроенному по газетам воображению. От Катании до Николози мы проезжали около 4 больших селений. Дома тянулись вдоль нашей дороги, все каменные (воображаю, как дорого стоил бы здесь дом, построенный из дерева), жители сидели на улице около домов и занимались каждый своей работой. Женщины вязали или шили, ребятишки бегали, все смотрели с удивлением на нас, а мы смотрели на них. Все лица загорелые, одежда вся в заплатах, в особенности штаны, где в Италии считается нормальным делать заплату на заплате. Все маленькие мальчики без штанов, изредка совсем голые. Взрослых мужчин было видно мало, п. ч. время было рабочее.

По обе стороны довольно узкой серой пыльной дороги тянулись стены, аршина в 2 вышиной, выложенные из круглых камней лавы, поверх них рос изредка кактус. За такими стенами все время тянулись сады с апельсинами, лимонами, фигами, оливами, виноградом, преимущественно черным. Черный виноград достигает ½ аршина вышины, его срезывают и на толстом стволе видны черные грозди, склоняющиеся к земле. Главным образом хорош юг для его жителей тем, что каждое дерево, растущее здесь, приносит плоды, дорого стоящие, и деревья неплодовитые встречаются редко, или же их сажают для очищения воздуха, как например дерево каллинос с узкими, твердыми, продолговатыми и ароматичными листьями. Вся эта местность замечательно плодовита. Лава, уничтожая на своем пути растительность, делает местность лет на 20 неспособной к какой-либо растительности, но спустя это время лава обладает замечательной плодородной силой и по ней можно сажать все плодовые деревья и виноград. Перед Николози селения прерываются и едешь <точно(?)> среди сада, перед самым Николози тенистая аллея. Уже задолго до Николози наш извощик отгонял разных подростков и мужчин из Николози, предлагавших себя в качестве проводников. Извощик наш был сладкоречив, дорогой уже он рассказал нам свои семейные дела, советовал вполне положиться на него, что он отлично покажет нам извержение, он знает все дороги, тогда нас никто не обманет. Желая сам быть проводником, он гнал всех встречных проводников. Но мы велели ему подвезти нас к альпийскому клубу. Приехав в Николози, я ожидала (подготовленная газетами) видеть его действительно в опасности, я ожидала увидеть лаву, бегущую неподалеку, услышать подземный шум и плачущих и рыдающих жителей. Ничуть не бывало. Обитатели, действительно, толпами стояли на улицах, не занимаясь своими делами, но отнюдь не от отчаяния, а ожидая форестьеров, улавливая мгновение, как их лучше уловить. Около альпийского клуба – небольшой комнаты со шкапом, столом и списком проводников, развешанным по стенам под стеклом, стояла группа мущин, одетых как-то по-охотничьи и имеющих более или менее разбойничьи физиономии. Затем начались бесконечные переговоры о том, как лучше устроиться нам. W желал видеть все, я немного, п. ч. с ребенком трудно все видеть. Прежде всего обратились к седому старичку, хозяину отеля, помещающегося напротив альпийского клуба, с просьбой дать в его отеле комнату чтобы переночевать. Такая комната нашлась, дверь в нее вела налево из сеней, а направо от сеней была столовая отеля. Прямо же сени вели во двор. Когда я вошла в сени и оттуда в столовую, то перед глазами предстала следующая картина. На дворе около десятка женщин и подростков, бегающих и приготовл<яющих> еду, все суетятся, все хлопочут, посреди двора колодец, откуда одна старуха на длинной веревке вытаскивает глиняный кувшин с подозрительной водой, посреди двора жаровня и на ней что-то жарится. Посреди столовой стол, форестьеры, сидящие вокруг и некоторые едящие, другие отчаянно требующие еды. Вокруг директор клуба — крепкий малый и проводники, бесконечно толкующие с форестьерами. В общем, беспорядок, суета и столпотворение вавилонское. Я только что села за стол, спросила себе яичницу, вина, сыра и хлеба, как ко мне по-французски обратилась одна молоденькая и хорошенькая молодая мистрис. Она не говорила ни слова по-итальянски, но желала отправиться в 8 час. вечера смотреть. извержение, видеть все, в 2 часа ночи вернуться в Николози, в 4 часа выехать в Катанию и в 8 часов ехать на пароходе домой в Англию. Муж ее сидел рядом и поглощал макароны. Директор же альпийского клуба настаивал на том, чтобы выехать в 11, п. ч. все лучше видно, после долгих совещаний решили устроить так: все общество ехало в 8 час. и должно было вернуться к 3. W выезжал один с проводником в 11 час. ехать на Monte Nero и должен был видеть все и вернуться на другое утро. Я же не могла ехать с обществом п. ч. ребенок не мог ехать так далеко, оставить же его в вавилоне я не решилась. Я взяла нашего интригана извощика, он подрядил двух мулов и проводника, оказалось, он сам дороги и не знал, и в 7½ час. мы первые двинулись в путь. Меня с трудом водрузили на огромной величины мула, на другого мула сел извощик с ребенком на руках. Моего мула взял за повод проводник, сбоку бежали два подростка и мы двинулись из Николози, следуя сначала по пути, по которому приехали в город, но оттуда свернув влево по направлению к виднеющемуся вдали извержению – дыму, огню и изредка доносившемуся до нас грому, который слышится во время отдаленной грозы. Была чудная, теплая погода, все небо усеяно звездами. Только что мы выехали за город, как мой проводник передал мою лошадь подростку лет 17, сказав мне – это мой сын и он знает дорогу так же, как и я, он вам все покажет. – «Но ведь подряжался с вами извощик». – Мои сыновья все равно, что я, останетесь довольны. И он, простившись, ушел назад в Николози. Ничего не оставалось делать, как ехать с ними. И мы поехали. Сначала дорога шла среди виноградников по узкой дорожке, окруженной или кактусами, или же заборами из лавы; но постепенно зелень исчезла и везде перед нами на огромном пространстве видна была черная и освещенная луною, п. ч. было полнолуние, — лава. Поля лавы тянулись одно за другим. Здесь была лава античная, лава 37, 64 и других годов. Чем старее лава, тем лучше и удобнее по ней ехать, п. ч. дорога протоптана лучше, больших камней нет и проводнику идти легко. Но чем лава моложе, тем дорога хуже, постоянно то поднимаешься, то спускаешься с горы на гору, притом и подъем, и спуск очень круты и нога мула, при всей его осторожности, нередко оступается или же, когда тень закрывает ему дорогу впереди, он идет неуверенно, как бы сомневаясь в каждом шаге. Новая лава навалена такими неопределенными массами и камни так остры, что делается жалко проводников, которые идут пешком. Наша езда длилась уже около 2½ часов. Никсенка была сначала очень ажитирована, затем заснула. Мой проводник сказал, что ему 18 лет, что он по ремеслу проводник, что в Николози было небольшое землетрясение вечером 9 Июля, а 10 Июля началось извержение. Когда я ему сказала, что Николози в опасности и что лава в 3 километрах, то он засмеялся и сказал, что и лава далеко, далеко, и опасности никакой нет, не было и не может быть, что теперь лава течет или по старой лаве, или же по хворосту, изредка уничтожая каштановые рощи. Дорога на Монте Альбано, куда мы ехали, все шла прямо, и нам встречались различные группы тоже смотревших или едущих смотреть путешественников. Сначала встретили итальянца с итальянкой с проводником. Они стояли среди дороги, п. ч. дама только что упала с седла и ее опять сажали. Затем группа крестьян и крестьянок из Ноколози с огромными палками, которые они упирались в землю. Он, увидавши нас, остановились, дивились на ребенка, и когда мы проехали, они двинулись в путь. Затем группа человек в 20, все мужчины, с криком и гамом ехала к нам навстречу. Они тоже остановились, посмотрели с изумлением на нас и при словах: avanti с обеих сторон мы при глубоком молчании разъехались. Проводники кричали при трудных переходах — chiamare, сhiamare. 2 раза останавливались, вынимали из седла вино и пили. Проводник первого мула держал в руке фонарь и освещал дорогу. Наконец мы подъехали к стоящей замечательно круто горе. Я с ужасом думала, как мы на нее поднимемся. Но мы и это препятствие одолели, переехав ее косой линией, выехали на долину посреди двух гор, проехали по острым комкам совершенно новой лавы и проводники остановили мулов, распрягли и дали есть траву. Один из них остался при мулах, другой же повел нас на высокий холм.. Холм этот покрыт был высохшей травой, доходящей до пояса, которая росла на песке совершенно сухом. Когда мы ставили ногу, то песок рассыпался и мы скатывались назад. Приходилось взбираться наискось и после долгих усилий добрались мы до вершины monte Albano. Прямо перед нами на противоположной стороне горы и было извержение. Описать извержение очень трудно. Сверху горы было 3 кратера, правый самый большой, из него выбрасывало раскаленные камни, шел густой дым и изредка раздавался подземный шум, который вполне походит на звуки грома. Из другого кратера катилась вниз под гору довольно узкая на вид огненная полоса. Так как спуск горы был очень крут, то лава катилась замечательно быстро. Простыми глазами ясно были видны отдельные комки раскаленного вещества, перегонявшие другие и падавшие вниз. Затем налево или разбросанные по горе, или тянущиеся линиями как бы раскаленные уголья, по некоторым перебегал огонь, но большая часть светилась постоянным светом как раскаленные уголья. Прямо под горой текла огненная река лавы и можно было ясно видеть, как слева направо загорались новые деревья. Сначала показывался дым, становившийся гуще и чернее, затем дерево вспыхивало и дым шел дальше к следующему дереву, а на месте первого уже была лава. Вся эта панорама вместе напоминала как был раскаленную печь, недаром итальянцы называют кратеры – forno, т. е. очаг. Поседевши и отдохнувши на холме, рассмотревши в бинокль отдельные кратеры и отдельные части извержения, мы спустились к низу холма, думая перейти черную лаву, отделявшую нас от огненной лавы, чтобы подойти к ней и если не зажечь об нее сигару и не потрогать пальцем, как делали некоторые, то хоть бы быть в нескольких шагах от нее. Но, к сожалению, это оказалось невозможным. Черная лава, отделявшая нас от новой, была совершенно горяча и ее с трудом можно было держать в руках, я говорю про куски, лежавшие сверху, внутри же, по утверждению проводника, таился еще огонь. Я пожалела, что мои башмаки без деревянных подошв и что поневоле придется отказаться от удовольствия подойти поближе. Поднялись опять на холм, полюбовались еще раз на зрелище, которого, вероятно, больше никогда не увижу. За это время вся гора как бы раскалилась, гром усилился, дым стал сильнее. Вообще вид горы не остается одинаковым. Он меняется не только ежедневно и ежечасно, но, можно сказать, ежеминутно, но, посмотрев минут через 20, виднее изменения, чем если смотреть, не спуская глаз. Можно сравнить с ростом ребенка. Мы все опять сели на холме, попили вина и проводники спросили – довольна ли я? Я сказала, что довольна, но не вполне, п. ч. не видела лавы в 2 шагах. Тогда они стали говорить, что неделю тому назад лаву можно было видеть совсем рядом, а теперь она течет или посреди старой лавы, или же очень далеко от Николози. Но проводник сказал, что он может показать горящую лаву вблизи, я спросила, сколько это будет стоить, мы поторговались и сошлись на 1½франковой прибавке с условием, что он мне покажет лаву вблизи. Спустились с холма, встретившись еще с огромной компанией итальянцев, мущин и дам, сели на мулов после довольно продолжительных попыток и поехали назад. Опять проехали новую лаву, старую, доехали до виноградников и повернули вправо. Никсенка смотрела с удовольствием извержение и теперь опять заснула. Дорога вправо шла под горой, которая была влево. Сделалось холодно и сыро. Но для Саши был большой теплый платок и она им была совершенно закрыта. Мы все спускались вниз, наконец, стали подниматься и выехали опять к лавам самым новым, опять пошли поднятия и спуски, но все дорога шла вверх, мулы скользили. За нами увязались 2 всадника на белых лошадях. Они, очевидно, заплутались без проводников и спешили воспользоваться нашими. Бедные лошади. Им дорога давалась труднее, чем мулам. Ехали так долго, я раз приказала было повернуть домой, но меня уговорили и, вероятно, через 1 час пути мы выехали на огромное плоскогорье с <нагроможденной(?)> лавой, против нас вдали опять было извержение, а вблизи около нас груда черной, а местами красной горящей или, вернее, тлеющей лавы. Я спросила – какого времени эта. лава? Сегодняшнего утра, а внутри она совершенно раскаленная. Совершенно близко от нас лежала груда лавы вышиною аршина в 1½, а в одном месте аршина в 2 длинною и в 1 шириною было одно раскаленное место. Действительно, при желании можно было взять рукой, что и сделал проводник и взял 3 куска <черной(?)> лавы, но это опять было не то, чего я желала, это не была текущая лава, но это был только «<фронт(?)>» лавы. Но было уже 2½ часа ночи и нужно было ехать домой. Повернули назад. Доехали этой же ужасной дорогой до горы, но под горой не поехали, она осталась влево, поехали вправо по полям лавы. Поворачивали то вправо, то влево, ехали посреди виноградников и опять по лаве. Только что лава кончалась и я в душе радовалась, думая – последняя, начиналась новая, пока я в душе совершенно не отчаялась, и тогда лава кончилась совершенно и мы выехали на торную дорогу. Удивительное зрелище представляет огромное плоскогорие, все покрытое черною лавой. Луна освещает все пространство. Везде полная тишина – ни звука, только изредка раскаты отдаленного грома от действующих кратеров. Обернувшись назад, видно пылающий и все более разгоравшийся пожар извержения. Редкий и волшебный вид! И все эти плоскогория, по которым мы ехали, зимой покрыты снегом и здесь постоянно вьюга и ветер, так что зимой они почти недоступны. Даже в Николози, по словам проводника, в течение 10 дней лежит снег. Во время обратного пути мы еще раз делали привал, проводники еще раз пили вино и, перелезши через ограду, искали в чьем-то саду винограда, но он был еще зелен и они принесли тоже совершенно зеленых груш. Дорогой я опять беседовала с проводником, на этот раз о России. Он спрашивал, как там говорят – по-немецки? Я говорила, нет. По-французски? – тоже нет. По-английски? Оказалось, что тоже нет. Существования других языков он не предполагал возможным. Россия стоит на островах? Когда я рассеяла и это заблуждение, да еще сказала, что там 100 миллионов народу, то он немного ошеломился и долго потом про себя повторял и соображал – 100 миллионов. Когда окончилась последняя лава и мы выехали из-за угла на дорогу, перед нами очутилась белая каменная беседка с тремя круглыми арками при входе. Оба проводника стали говорить, что внутри нарисован Св. Антоний и поэтому лава пощадила беседку, обойдя ее вокруг. Они рассказывали это с необыкновенной уверенностью и верой. Заехали на мулах внутрь беседки и посмотрели нарисованные à la fresque фигуры трех святых во весь рост на внутренней стене беседки. В 3½ часа вернулись домой. Деревня спала. Нас в деревне обогнала компания, встреченная нами на Monte Albano. Подъехали к нашему отелю, и я поскорее уложила Никсенка спать, напоив теплым кофеем. Первобытная спальня с кроватями, но без умывальника, почти без стульев была бы вполне хороша, если б не сени рядом. Вернулась большая компания и начался всеобщий расчет проводников и хозяинов мулов. Он длился с час. Многие были недовольны. Я, увидав мою англичанку, вышла в столовую и спросила ее, что она видела? «Все, стояла у самого кратера, чуть туда не упала». Ее красивый муж сосредоточенно пил кофе. Наконец, легла совсем спать, потушила свечу, но вдруг вижу около моей головы свет из другой комнаты. Я встала, отворила дверь, вижу в другой комнате молодого человека и говорю ему – дверь не заперта. – Quoi? La porte n’est pas fermée. И он ее запер на ключ. Слышала впросонках, как в 4 часа вся большая компания уехала в Катанию и проснулась в 6, п. ч. в наш отель опять пришли проводники и хозяева мулов и опять пошли толки. Саша спала до 10* тогда пришлось разбудить Никсенку. Мы быстро напились кофе, съели яичницу и, расплатившись с хозяином беспорядочного отеля и с моими проводниками, кот<орые> получили всего с манчей 13 франков, и проводник W 14 франков, поехали в Катанию.

Через 1¼ уже были там, заплатили извощику условленные 15 фр. и 5 фр. за его ночные хлопоты вместе с манчей и, пообедавши опять в том же ресторане, отправились по железной дороге в Сиракузы.

В Сиракузы мы ехали в воскресенье, поэтому всю дорогу была масса пассажиров. В Катании на станции ревизовал билеты при входе на платформу какой-то злой человек. Он придрался к Никсенке и ей с этих пор пришлось брать ½ билета. Вскоре после города Катании справа от железной дороги находится большое озеро, вода в котором стоячая и которое осенью при начале дождей служит рассадником маларии. В нем масса рыбы, но оно принадлежит городу Палермо. Дорога шла опять вдоль берега; море было с левой стороны. Между морем и железной дорогой тянулись холмы, вначале была лава, но потом она постепенно исчезла. Мы ехали далее по почти совершенно ровному месту, но местность все время камениста. Мы купили газету и я <прочла(?) что(?)> <нрзбр> город Агустина видна издалека. Это очень красивый городок, стоящий на берегу моря. В нашем вагоне начинает волноваться один пассажир. Он спрашивает у всех, в том числе и у нас, нет ли у них воды, но воды ни у кого нет. Наконец на станции он купил за сольди стакан воды, тогда все узнали, зачем ему нужна вода. Он вынул оплатку<так – Н. К.> из кармана, смочил ее водою, вынул из кармана хину, ссыпал в оплатку, <загнул(?)> ее со всех сторон и проглотил, запив водою. У него местная лихорадка и он ездил, как видно из его разговора с женою, в Катанию советоваться с доктором.

Сиракузы видны задолго до приближения к ним. Весь город стоит как бы выступая в море на крайнем конце берега, по которому мы ехали. Весь он светлый или даже белый на вид. Сиракузский вокзал построен вдали от города, должно быть, с целью дать цель жизням извощиков, или, короче говоря, прокормить их, п.ч. их питают исключительно древности и вокзал. Мы взяли извощика и он быстро повез нас в город по известковой и <немного(?)> пыльной дороге. Мы быстро обогнали обоз, состоящий из маленьких возов, наполненных камнями, очевидно для постройки дома в Сиракузах. Проехали мимо гавани с массою маленьких лодок – барок, мачты составляли как бы рощу, но все эти суда имели вид сданных в архив, переехали мосток и проехали в городские ворота, выстроенные, вероятно, в честь великого Архимеда в виде равностороннего треугольника, лежащего на одном из боков. Мы проехали через эти ворота и строгий взгляд таможенного чиновника лишь скользнул по нашим скромным пожиткам, не остановив даже извощика, между тем как тут же можно было видеть, как другой чиновник внимательно исследовал открытый чемодан какого-то духовного лица, держащего его в руках. Объяснив это борьбою светской и духовной власти в Сиракузах, мы уже старались объяснить себе тоже успешно другие явления города Сиракуз. Жители были все принаряжены по случаю воскресения и гуляли или сидели на стульях на улице. Лица их показывали довольство своим существованием. Нас повезли по узким улицам среди 3 этажных домов с балконами и вывезли на площадь с собором с удивительно ровной мостовой, обогнули собор и выехали на главную улицу города к нашему отелю, столь ревностно рекомендованному Карлушкой. Это был отель «Флоренция». Мы заняли отличную комнату, выходящую на главную улицу города. Конечно, вместо окна была дверь и за ней балкончик, конечно, такой маленький, чтобы стоять на нем и смотреть на улицу, гулять по нему нельзя.

Мы были настолько запылены с дороги, что не решились давать слишком большой материал провинциальным языкам и не пошли сейчас же осматривать город, но подождали вечера. Я собрала белье и отдала его стирать, сняла бывшую на мне синюю юбку, вымыла ее и вечером надела, чтобы высушить ее на воздухе. Мы поели в ресторане нашего же отеля внизу и пошли гулять. Вышли на соборную площадь – она вся освещена электричеством и имеет замечательно чистый и изящный вид. Спустились по узкой улице к белой мраморной лестнице, ведущей на набережную, и очутились на passegio, где было довольно много <народу>, но где все готовились к музыке, расставлялись стулики, шли с разных сторон военные музыканты. Но музыка во всех итальянских городах бывает, к сожалению, от 9 до 11 вечера, а это было слишком поздно для усталых путешественников, какими были мы, и мы, посидев с ½ часа, пошли домой. Пасседжата в Сиракузах прелестна. Аллея тянется вдоль берега, хотя не у самого берега, везде мраморные скамейки для отдыха гуляющих, аллея эта из олеандров и азалий и все деревья в цвету, преимущественно цветы алые, розовые и красноватые. В два ряда электрические фонари – широкая дорога для экипажей, впрочем, без экипажей, несколько купален и море – тихое, спокойное, южное море. Это пасседжо удивительно симпатично, все хочется гулять по берегу и смотреть на море, ночь была теплая как день. Сидели на лавочке, говорили о наших в Москве, о Леле. Есть города, которые сразу нравятся, и другие, из которых скоро хочется уехать. Сиракузы так сделались сразу нам симпатичны, что мы решили больше остаться здесь и отдохнуть на крайнем пункте Сицилии.