Цветаева Марина

«ДОЛГО ЖИЛА И НАВЕК ЛЮБЛЮ!»

Татьяна Быстрова

(из книги "Русская Сицилия", 2-е изд, под ред. М. Г. Талалая. М.: Старая Басманная, 2013, стр. 309-326)

31 января 1923 г. Марина Цветаева в письме М.С. Цетлиной рассказывает о том, как она и ее семья обустроились в Чехии в Мокропсах, и признается: «Вот и вся моя жизнь. – Другой не хочу. – Только очень хочется в Сицилию. (Долго жила и навек люблю!)» . При обращении к документальным источникам нетрудно восстановить даты пребывания Цветаевой в Италии – с первого по двадцать пятое (возможно, двадцать шестое) апреля 1912 г. Не более двадцати шести дней. Но фраза Цветаевой как будто бы отсылает нас к более продолжительному периоду. Почему Цветаева написала, что «долго» жила в Сицилии, и в связи с чем она «навек полюбила» этот остров?

Путешествие в Сицилию как хождение по следам
В феврале 1912 г. у Цветаевой выходит второй поэтический сборник – «Волшебный фонарь». Его обложка выполнена Анной Тургеневой, Асей. По воспоминаниям Марка Слонима, Цветаева этим очень гордилась. Встречи Цветаевой с Тургеневой по поводу обсуждения обложки происходят осенью 1910 г., накануне отъезда Аси в Сицилию с Андреем Белым. Цветаева ревнует Тургеневу и тяжело переживает ее надвигающийся отъезд:

Ни слова не помню про обложку. <…> Ни слова и про Андрея Белого. <…> И, странно (впрочем, здесь всё странно или ничего), уже начало какой-то ревности, уже явное занывание, уже первый укол Zahnschmerzen im Herzen [Зубной боли в сердце (нем.)], что вот – уедет, меня – разлюбит <…> .

Тургенева и Белый живут на Сицилии (в Палермо и Монреале) с 17 декабря по 5 января 1910-1911 гг. Через год, 27 января 1912 г., Марина Цветаева выходит замуж за Сергея Яковлевича Эфрона. 29 февраля молодожены отправляются в свадебное путешествие. Маршрут включает в себя посещение Франции, Италии, Швейцарии, Австрии, а в начале мая они возвращаются в Россию. При этом на Сицилии Эфроны проводят более трех недель, в то время как в других городах (Париж, Вена, Базель) – лишь несколько дней, или (Милан, Рим, Генуя) – всего несколько часов. Свадебный маршрут, вне всякого сомнения, составлен лично Цветаевой, и включает в себя знаковые для нее места: Париж, Сицилия, Нерви, Шварцвальд. Эфрону остается только сетовать в письмах к сестрам, что, несмотря на «скрежет зубовный» от желания осмотреть Рим, времени на это нет, и приходится отправляться дальше.
«Мое свадебное путешествие, год спустя (после поездки в Сицилию Тургеневой – Т.Б.), было только хождение по ее – Аси, Кати, Психеи – следам», – признавалась сама Цветаева в очерке о Белом «Пленный дух» . После отъезда за границу Ася совершенно оторвалась от московской жизни и перестала общаться с Цветаевой, поэтому поездка на Сицилию оказалась для Цветаевой поводом вступить в переписку с Тургеневой: «От Аси, год спустя, уже не знаю откуда, прилетело письмо: разумное, точное, деловое. С адресами и ценами. В ответ на мой такой же запрос: куда ехать в Сицилию» .
Отъезд Тургеневой и нависшее над ней замужество воспринимались Цветаевой как трагедия, переход гордой и недоступной «амазонки» в новое качество – жены, прирученной и одомашненной, ее охватила «тоска за всю расу, плач амазонок по уходящей, переходящей на тот берег, тем отходящей – сестре» . Общение с Тургеневой прекратилось, оставалось лишь «ходить по следам».

***
Пик путешествий деятелей русской культуры по Италии пришелся на 1890-1910-е гг. Образ прекрасной южной страны, к тому же сокровищницы художественных ценностей, на фоне мрачной русской действительности оказался весьма притягателен для Серебряного века. Результатом путешествий писателей в Италию, как правило, являлось опубликование книги, суммирующей «итальянский опыт» ее автора. Это могло быть описание страны и своих впечатлений на основе дневниковых записей (Розанов, Белый, Волошин); анализ произведений искусства (Перцов, Муратов); стихотворный цикл (Брюсов, Блок, Гумилев); философские размышления (Розанов, Бердяев); или же художественное произведение (Мережковский). Свои «Итальянские впечатления» издал и отец Марины Цветаевой, Иван Владимирович Цветаев, регулярно посещавший Италию, начиная с 1875 г. Италия для него была, прежде всего, колыбелью Древнего Рима, хранительницей памятников истории, источником развития искусства, скульптуры и архитектуры. «В октябре 1874 г. мне выпало на долю счастье переехать Альпы и вступить в ту благословенную страну, видеть которую для человека, занимающегося изучением античного мира, всегда составляет венец желаний», – писал Цветаев .
Действительно, большинство русских приезжало в Италию, чтобы ознакомиться с образцами классического искусства, найти источник вдохновения в живописи Возрождения, увидеть собственными глазами те места, где жили и творили великие люди прошлого.
Бердяев в статье «Чувство Италии» писал:

Путешествие в Италию для многих – настоящее паломничество к святыням воплощенной красоты, к божественной радости. <…> Италия для нас не географическое, не национально-государственное понятие. Италия – вечный элемент духа, вечное царство человеческого творчества .

Те, кто сознательно и давно мечтали попасть в Италию, основательно готовились к поездке, намечали маршруты. Одним из этапов подготовки было штудирование карт и изучение книг об Италии, в особенности записок европейских путешественников. Важнейшим источником в этом списке стало «Итальянское путешествие» Гёте (1817). Нередко прочтение этой книги оказывалось для будущего «паломника искусства» толчком для путешествия в Италию. Так, например, это было для Максимилиана Волошина.
Когда Андрей Белый отправлялся на Сицилию, «Итальянское путешествие» Гёте было его настольной книгой. В «Путевых заметках» он открыто указывает на то, что поехал в Сицилию, чтобы увидеть своими глазами то, что некогда видел Гёте, ведь великий немец писал, что: «Италия без Сицилии оставляет в душе лишь расплывчатый образ: только здесь ключ к целому» , а философские искания Белого были теснейшим образом связаны с поиском такого ключа. Он интересовался фигурой древнегреческого мыслителя Эмпедокла и его учением. По легенде, перед смертью Эмпедокл бросился в кратер вулкана Этна, чтобы его почитали, как бога. В «Путевых заметках» Белый указывает также и на то, что отправился на Сицилию, чтобы пройти путями Эмпедокла .
Гёте всегда был культовой фигурой для Цветаевой: она его боготворила. Фраза Гёте о том, что, только побывав в Сицилии можно понять Италию, не могла пройти мимо ее внимания. Однако на фоне увлечения Асей Тургеневой Гёте отходил на второй план, и если Андрей Белый четко обозначил цель своих итальянских исканий, то в случае Цветаевой мы с большой долей уверенности можем утверждать, что Италия как «колыбель сокровищ цивилизации» и Сицилия как «остров Эмпедокла» ее совершенно не интересовала. Путешествие Цветаевой на Сицилию носило сугубо частный характер. Свадебное путешествие состоялось в 1912 г., а «мифологизация Сицилии» началась лишь двадцать лет спустя.

Открытки и письма Цветаевой и Эфрона из Сицилии
Основными источниками о пребывании Цветаевой и Эфрона на Сицилии являются письма и открытки, отправленные во время путешествия родным и друзьям. Первая открытка С.Я. Эфрона из Сицилии от 1 апреля 1912 г. адресована Максимилиану Волошину:

Сицилия во многом напоминает Коктебель. Те же горы, та же полынь с ее горьким запахом. Флора почти тропическая: пальмы, кактусы, апельсинные и лимонные рощи. Много развалин испанских и генуезских замков. Есть развалины и более древние. Вообще же здесь прекрасно. <…> Проездом мы видали разрушенную Мессину .

Второго апреля Цветаева отправляет открытку сестрам Эфрон:

Христос Воскресе, милые Лиля и Вера! Желаю Вам лучше провести праздники, чем это удается нам. Здесь уже несколько дней холодно, и мы каждый вечер боимся землетрясения. Сережа еще не поправился, но вот уже несколько дней много ест и ложится рано. Всего лучшего. МЭ.

Более подробные сведения о сицилийских впечатлениях Цветаевой мы находим в письме А.М. Кожебаткину:

Христос Воскресе, милый Александр Мелетьевич! Мы встречаем Пасху в Palermo, где колокола и в постные дни пугают силой звона. Самое лучшее в мире, пожалуй – огромная крыша, с к<отор>ой виден весь мир. Мы это имеем. Кроме того, на всех улицах запах апельсиновых цветов. Здесь много старинных зданий. Во дворе нашего отеля старинный фонтан с амуром. С нашей крыши виден двор монастырской школы. Сегодня мы наблюдали, как ученики приносили аббату подарки на Пасху и целовали ему руки. <…> Мой адр<ес>: Italia, Palermo, Via Allora, Hotel Patria, № 48. M-me Marina Efron .

Об этой же «небесной крыше» Цветаева пишет Максимилиану Волошину: «<…> Мы живем на 4-ом этаже, у самого неба. В нашем дворе старинный фонтан с амуром. Мы много снимаем. <…>». К сожалению, эти фотографии не сохранились.
В открытке К.Ф. и Ж.Г. Богаевским, отправленной из Катании 24 апреля, Цветаева, вслед за Эфроном, вспоминает Коктебель, отдавая предпочтение Сицилии:

Милые Жозефина Густавовна и Константин Федорович! Из Палермо мы приехали в Катанию. Завтра едем в Сиракузы. Ах, Константин Федорович, сколько картин Вас ждут в Сицилии! Мне кажется, это Ваша настоящая родина. (Не обижайтесь за Феодосию и Коктебель.) В Палермо мы много бродили по окрестностям — были в Montreale [Monreale], где чудный, старинный бенедиктинский монастырь с двориком, напоминающим цветную корзинку, и мозаичными колоннадами. После Сиракуз едем в Рим, оттуда в Базель <…>.
Источники указывают на то, что за время пребывания на Сицилии Эфрон и Цветаева посетили Палермо, Монреале, Катанию и Сиракузы. В Палермо они проживали в отеле «Patria». Это с трудом сохранившееся до наших дней здание в самом центре города имеет примечательную историю. До 1875 г. оно было известно как palazzo Naselli d’Aragona, в указанный год было переделано под отель Паоло Бриуччиа, палермским купцом, для чего подверглось значительной внутренней перестройке. Свое название Hotel Patria получил в 1910 г., под этим именем гостиница просуществовала до Второй Мировой войны. В период военных действий здание сильно пострадало, и к 1980-м гг. бывшая гостиница была полностью заброшена, здание находилось в плачевном состоянии. В 2006 г. в местных газетах появилось несколько публикаций, где говорилось о реставрационных работах, после которых бывший отель должен стать университетским комплексом, однако проект до сих пор не завершен, и проходящие туристы до сих пор имеют возможность наблюдать старую табличку «Hotel Patria».

За время свадебного путешествия Цветаева не написала ни одного стихотворения, все ее записи об Италии – воспоминания, нашедшие отражение в записных книжках, письмах и прозаических очерках в определенные периоды жизненного пути поэта. То, что Цветаева вновь обращается к сицилийским сюжетам, связано с весьма конкретными событиями: записи 1914 г. относятся к периоду проживания в Феодосии, пейзажи которой напоминают о Сицилии; записи 1923 появляются после встречи с Андреем Белым в Берлине; очерк 1934 г. «Пленный дух», где снова возникают образы Сицилии, написан после получения известия о смерти Андрея Белого. Другие упоминания Сицилии носят у Цветаевой единичный, отрывочный характер.

Буйство природы, сонная вечность и «героические тени»
В 1914 г. Цветаева живет в Крыму, который непрерывно напоминает ей об Италии: «Караимская слободка – совершеннейшая Италия. Узкие крутые улички, полуразрушенные дома из грубого пористого камня, арки, черные девушки в пестрых лохмотьях» . Еще одна запись через несколько дней:

Как чудно в Феодосии! Сколько солнца и зелени! Сколько праздника! Золотой дождь акаций осыпается. Везде, на улицах и в садах, цветут белые. Запах fleur d'orange'a! – запах Сицилии! Каждая улица – большая, теплая, душистая волна. Сам цветок белой акации – точно восковой. И это – как у fleur d'orange'a.

В 1919 г.: «Где дыра, а сквозь дыру – синее небо, там Италия» (очевидно, воспоминания о палермской крыше – Т.Б.).

В 1922 г. Цветаева узнает о том, что ее муж жив и выезжает к нему за границу, сначала в Берлин, а затем в Чехию. В это время в Берлине находится Андрей Белый, который горячо переживает разрыв с любимой Асей Тургеневой, исповедуясь в своем горе каждому встречному. Он много общается с Цветаевой. В 1921 г. выходят его «Путевые заметки» об Италии. Скорее всего, Цветаева знакомится с этой книгой, ибо в 1923 г. у нее появляются записи о Сицилии, при этом впервые прослеживается желание поэта собрать, осмыслить и сформулировать свои впечатления об итальянском путешествии:

Помню дорогу, мощенную пластами как реку – пластами – постепенную, встречного осла с кистями и позвонцами, сопутствующие холмы с одним единственным деревцем. <…> И монастырю, в который мы шли (развалинам) и дороге, которой мы шли и дню, в который мы шли – всему этому, очевидно, было имя, (иначе бы не было: который). А вот – память взяла и забыла, переместила бренную (данную) дорогу, день, час в совершенный: сновиденный мир .

Несложно обнаружить стилистическую близость этой записи с автобиографической прозой Цветаевой о детстве, в частности, с очерком «Дом у Старого Пимена». Мотив сна и мотив вечности – основные приемы цветаевского мифотворчества. Таким образом, Сицилия становится для Цветаевой мифом и переходит из разряда биографических фактов в систему творческих образов. Следующая запись это подтверждает:

Думаю, что из всего, что на свете видела и не видела, я больше всего люблю Сицилию потому, что воздух в ней – из сна. Странно: Сицилию я помню тускло-радужной, <…> знаю (памятью), что в ней всё криком кричит, вижу (когда захочу) бок скалы, ощеренный кактусами, беспощадное небо, того гиганта без имени под которым снималась: крайность природы, природу в непрерывном состоянии фабулы, сплошной исключительный случай, а скажут при мне Сицилия – душевное состояние, тусклота, чайный налет, сонный налет, сон. Запомнила, очевидно, ее случайный день и час, совпавший с моим вечным <…> .

Здесь же: «Сицилию я помню Флоренцией, в которой никогда не была» . Флоренцией – то есть «цветущей» (как мы отметили, в 1914-м г. Цветаева уже писала о том, что запах цветов напоминает ей о Сицилии).
«Флоренция» уже с 1916 г. воспринималась Цветаевой как «своя», несмотря на то, что так она никогда была в этом городе. Такое восприятие сформировалось в контексте поэтического диалога с Осипом Мандельштамом после их встречи в Москве. Цветаева написала цикл «Стихи о Москве», Мандельштам ответил стихотворением «В разноголосице девического хора», связав свою «Флоренцию в Москве» с именем Цветаевой, в ответ последовало цветаевское «После бессонной ночи слабеет тело» со строчкой «И на морозе Флоренцией пахнет вдруг». Стефано Гардзонио видит в мандельштамовской «Флоренции в Москве» игру слов, «в которой скрыто посвящение: Флоренция – город цветов – город цветаевский» . Следовательно, слово «Флоренция» оказывается для Цветаевой не просто топонимом, которым обозначено конкретное место на карте, для нее это некое пространство, которое 1) находится в Италии, но в то же время связано с Москвой через фамилию «Цветаева», 2) характеризуется наличием цветов и 3) ощущается своим. Таким образом, совместив в себе все три признака, Сицилия становится цветаевской Флоренцией.

***
Одна из тем цветаевских воспоминаний о Сицилии – это тема невероятного богатства природы, сила которой настолько велика, что способна опустошить:

<…> Думаю, что итальянская (природа – Т.Б.) меня так же бы опустошила, если бы я – с места в карьер – не населила ее героическими тенями. (Была же я в Сицилии! И рвалась же оттуда – дура! – в свой детский Шварцвальд!
В июне 1923 г. Цветаева пишет стихотворение «Расщелина», где появляется образ Эмпедокла, бросившегося в Этну:

Чем окончился этот случай,
Не узнать ни любви, ни дружбе.
С каждым днем отвечаешь глуше,
С каждым днем пропадаешь глубже.

Так, ничем уже не волнуем,
– Только дерево ветви зыблет –
Как в расщелину ледяную –
В грудь, что так о тебя расшиблась!

Из сокровищницы подобий
Вот тебе – наугад – гаданье:
Ты во мне как в хрустальном гробе
Спишь, – во мне как в глубокой ране

Спишь, – тесна ледяная прорезь!
Льды к своим мертвецам ревнивы:
Перстень – панцирь – печать – и пояс..
Без возврата и без отзыва.

Зря Елену клянете, вдовы!
Не Елениной красной Трои
Огнь! Расщелины ледниковой
Синь, на дне опочиешь коей…

Сочетавшись с тобой, как Этна
С Эмпедоклом… Усни, сновидец!
А домашним скажи, что тщетно:
Грудь своих мертвецов не выдаст.

Сюжет стихотворения можно интерпретировать следующим образом: лирический герой постепенно исчезает в холодной расщелине («С каждым днем отвечаешь глуше, / С каждым днем пропадаешь глубже»). Расщелина обращается к герою и сообщает ему, что он ее пленник, его падение в расщелину приравнивается к вечному сну: «Ты во мне как в хрустальном гробе / Спишь». Расщелина становится возлюбленной героя: ее символы перстень (обручение), панцирь (защита или же стена, огородившая героя от мира), печать (брачный договор), и пояс (верность) .
Образ Эмпедокла выступает в данном стихотворении как еще один символ смертельного союза влюбленного и его возлюбленной (Этны). Холодная расщелина представляет собой врата в потусторонний мир, после падения в расщелину все связи героя с миром живых обрываются: «Расщелины ледниковой / Синь, на дне опочиешь коей», «Грудь своих мертвецов не выдаст». Таким образом, расщелина выступает и возлюбленной героя, и самой любовью: расщелина – это любовь, столь сильная, что становится гибелью, вырывая героя из мира «домашних» и делая его пленником «ледниковой сини». Синий – самый маркированный цвет в цветовом коде русских символистов, еще одна отсылка к образам потустороннего. Образ Эмпедокла, вполне возможно, также мог быть подсказан Цветаевой Белым в его книге о сицилийском путешествии.
Мы уже отмечали, что письмо Цветаевой к М.С. Цетлин также относится к 1923 г. Как видно из приведенных выше цитат, к тому времени Сицилия стала восприниматься Цветаевой как мир сна, связанный с вечностью: «душевное состояние», «тусклота», «сонный налет», «сон», «случайный день и час, совпавший с моим вечным». Внутренняя связь Сицилии с чем-то вечным, нерушимым, и в то же время потусторонним, неуловимым, оставшимся лишь дымкою в собственной памяти побуждает Цветаеву творить собственный «миф о Сицилии».

***
Говоря о Сицилии, Цветаева замечает, что спаслась от опустошения природой только благодаря тому, что населила остров «героическими тенями». Впервые обозначенный в записях начала 1920-х гг., мотив тени и образ Сицилии, как места, где возможен контакт с потусторонним миром, находит свое продолжение в очерке о Белом «Пленный дух» (1934). В 1917 г. в записных книжках Цветаева вспоминает странный случай, произошедший с ними в Сиракузах:

И вдруг – как молния – воспоминание о Сиракузах. Огромный, буйный, черно-зеленый сад. Розы, розы, розы. И девочка лет четырнадцати. Лохмы волос, лохмы одежд. – Лоскут пламени. – Глухонемая. Бежит, бежит, бежит вперед по узкой тропинке. (Слева спуск). Сердце бьется от ее бега. И вдруг – встала. И вполоборота: рукой: Глядите! Что-то белое в зелени. Памятник. Подходим. – August von Platen. Seine Freunde .

В «Пленном духе» этот эпизод приобретает фантастические черты: встреча с глухонемой девочкой истолковывается Цветаевой как встреча с душой Аси Тургеневой:

Мое свадебное путешествие, год спустя, было только хождение по ее – Аси, Кати , Психеи – следам. И та глухонемая сиракузская девочка в черном диком лавровом саду, в дикий полдневный, синий дочерна час, от которого у меня и сейчас в глазах сине и черно, бежавшая передо мною по краю обрыва и внезапно остановившаяся с поднятым пальчиком: «вот!» – а «вот» была статуя благороднейшего из поэтов Гр. Августа Платена – August von Platen – seine Freunde – та глухонемая девочка, самовозникшая из чащи, была, конечно, душа Аси, или хоть маленький ее мой отрез! – стерегшая меня в этом черном саду .

Этот эпизод стал одним из любимых мифов Цветаевой о путешествии на Сицилию, о нем она рассказывает Юрию Иваску в 1938 г., через 26 лет после поездки. Иваск сообщает, что до встречи с «девочкой-призраком» Цветаева не была знакома с творчеством Августа фон Платена, но после сицилийской встречи прочла его «от доски до доски!» Немецкий поэт оказался для нее проводником в мир Сицилии, связующим звеном мира реальности и мира сновидений.

Особенности цветаевской Сицилии
Несмотря на разрозненность и фрагментарность цветаевских записей, мы можем говорить о значительном месте Сицилии в судьбе поэта, и прежде всего потому, что 1912 год в целом, а сицилийское путешествие в частности – самое счастливое время в жизни Цветаевой.
Образ Сицилии у Цветаевой полностью лишен материальных черт, его проводниками оказываются звуки, цвета и ощущения. Мы не найдем у Цветаевой ни одного конкретного названия места или памятника, кроме самых общих, например «Сиракузы», ни одного упоминания о сицилийцах, жителях острова.
Как во время, так и после поездки Цветаеву не интересуют такие глобальные проблемы как судьба искусства, эпохи и цивилизации, найти решение которых надеются многие писатели, отправляющиеся в Италию. Сицилия не вдохновляет ее на написание книги путешествий или цикла стихотворений. Однако все приведенные записи и воспоминания свидетельствуют о том, что Сицилия становится Цветаевой местом недолгого счастья, безоблачной молодости, и в то же время своеобразными вратами в мир вечного и потустороннего.

03-11-2014