Уварова-Корниани Мария Александровна, графиня («Русская Флоренция»)

ГРАФИНЯ УВАРОВА-КОРНИАНИ И ЕЕ АНТИТОЛСТОВСКИЙ ПАМФЛЕТ «DUE SEDUTTORI» («ДВА СОБЛАЗНИТЕЛЯ», 1906)

Доклад, прочитанный на IX Международной научной конференции «Лев Толстой и мировая литература», 11-15 августа 2014 года, Ясная Поляна (опубликовано в: "Лев Толстой и мировая литература. Материалы IX Международной научной конференции" (Тула: Музей-усадьба Л.Н. Толстого "Ясная Поляна", 2016), стр. 311-320).

Мое сообщение посвящено как собственно личности забытого русского литератора, писавшего по-итальянски, Марии Александровны Уваровой, в замужестве графини Корниани, так и одному из ее эссе, написанному порой на грани памфлета, но все-таки, как я теперь считаю, не памфлету в прямом смысле этого жанра. Это — серьезно обоснованная критическая статья, опубликованная в 1906 г. в либеральном толстом журнале «La Rassegna Nazionale» («Национальное обозрение»), на 28-м г. его долгого и престижного существования.

Журнал этот тогда был без иллюстраций, но как будто предвосхищая будущие визуально ориентированные времена, автор статьи начинает с описания образа. И я начну с этого образа.

Первая страница эссе — это описание всем хорошо известной фотографии, сделанной в Ясной Поляне в 1900 г. – быть может, это один из самых знаменитых яснополянских снимков, некая икона той эпохи.

Начало статьи Уваровой-Корниани, мой перевод с итальянского:

«Вот, они оба, старик и молодой мужчина, соединенные на одной фотографической пластине. С подчеркнутым модернизмом в деревенских кабаках и придорожных трактирах этот образ заменил старые литографии с Суворовым в предместьях Варшавы, с Мазепой, привязанным к украинскому коню, или с чудесами местных Угодников Божьих, произведения непритязательного искусства, которые долго для жителя степей символизировали патриотизм, поэзию, молитву. …

Вглядимся пристальнее в облик этих двух людей, так странно приближенных благодаря капризу художника. Разве нам не видны их фальшь, их неискренность?

Богатый патриций облачен в рубаху, штаны из толстого полотна, под которыми угадывается высокие сапоги мужика – это слово дано по-русски, как уже вошедшее в итальянский лексикон – у него, как у мужика, отпущенные волосы и борода. Однако властный взгляд, жесткий склад губ выдают деспота под благой наружностью народного филантропа и продуманной упрощенностью наряда. И те, кто его знакомы с ним хорошо – те, кто знают – c улыбкой наблюдают это переодевание, предназначенное для простецов, эту эмблему его существования, умело проводимого между дерзостями теоретика и благоразумностью помещика.

Его компаньон, напротив, носит корректную по размеру и форме одежду английского фасона, но в отличие от западного клубмена выражение его лица и даже наклон туловища, волчий взгляд, блуждающая ухмылка, неловкая поза обнаруживают неисправимого и ироничного бродягу, которого демон толкает на все четыре стороны света – туда, где кончается взор…»

Прежде чем перейти к самой статье, представлю и образ автора, с такой вот фантастической, я бы сказал, антитолстовской шляпой.

Впервые имя графини мне встретилось при обследовании Русского некрополя во Флоренции, на городском кладбище Треспиано. Электронный общеитальянский каталог указал только одну работу Уваровой-Корниани – и именно «Due seduttori», что и было отмечено в публикации Русский некрополь во Флоренции // Русско-итальянский архив № VIII (под ред. К. Дидди и А. Шишкина; Салерно, 2011).

При подготовке к докладу был совершен новый библиографический поиск, а главное, установлена связь с внучатым правнуком Уваровой — Карло Пиола-Казелли. Он снабдил меня обширными генеалогическими сведениями, из которых понятно, приведу лишь для нас самые важные.

Мария родилась в России в 1853 г. в семье Александра Федоровича Уварова (полного тезки известного полководца), и княжны Натальи Петровны Горчаковой. Таким образом, через бабушку Толстого, княжну Пелагею Николаевну Горчакову, Мария Александровна была породнена с писателем, на эту родовую близость она, возможно, намекает в начале статьи. Ее мать Наталья Петровна, была вероятно, весьма просвещенной и даже отважной дамой. Ее перу принадлежит написанное по-французски эссе «Евреи и христиане», перевод которого на русский вызвал огромный и по большей степени негативный резонанс в России благодаря яркой юдофильской позиции автора. Другое ее эссе «Женщина и развод», вообще не было переведено на русский, вероятно, из-за его смелости. Наталья Петровна окончила свои дни в Италии и мне удалось разыскать его могилу в Ливорно.

Собственно вся семья этих Уваровых, после ранней смерти Александра Федоровича, в 1864 г., оказалась в Италии: три сестры и их мать, Наталья Петровна. Особое положение в итальянском обществе заняла Ольга, которая вышла замуж за героя-гарибальдийца, моряка, позднее контр-адмирала Джузеппе-Алессандро Пиола-Казелли. Его именем названа одна из римских улиц, via Alessandro Piola Caselli — точнее это улица в приморском предместье Рима – Лидо-ди-Остия. С их правнуком, хранителем семейных меморий, я и познакомился.

Сестра Ольга и наша героиня Мария вышла замуж за миланского патриция графа Роберто-Никколо Корниани, но обосновались они во Флоренции, где оба и закончили свои дни. Графиня скончалась в 1937 году, в возрасте 84 лет. Вот она – вдовой: она пережила мужа на 12 лет.

Ее русское, и итальянское окружение относилось к либеральным и весьма просвещенным, прогрессистским кругам, о чем свидетельствует и ее литературное творчество. Однако наследие Уваровой-Кориани потерялось в пограничных складках русской и итальянской культуры, ей никто никогда не занимался. Поэтому я позволю себе представить ее творчество чуть подробнее, также и с тем, что здесь присутствующие с большим уважением отнеслись к ее критике Толстого.

Перечислим книги, подписанные ею как сontessa Maria Corniani: «Sul mattino della vita: Pensieri e preghieri» (1903); «Ragazzi grandi e piccoli» (1904); «L'organizzazione di un tirocinio casalingo negli orfanotrofi» (1909); «Alba di sangue: Racconti illustrati tradotti dall'Inglese» (1906); «Le due Russie: la donna russa consolatrice ed espiatrice» (1907); «Eva avvinta: storia di ieri» (1910); и после долгого перерыва — «Russia scomparsa» (1935) – под псевдонимом Una figlia di San Vladimiro. Ее статьи в журналах выходили в «La Rassegna Nazionale»; «La Nuova Rassegna di letteratture moderne» (ред. Анджело Де Губернатис); «Vita» и проч. Среди публикаций на русские темы укажем: «Le Repubbliche Russe mediovali» (судьба Новгорода и Пскова); «La congiura dei decembristi» (движение декабристов представлено как первое конституциональное движение); «Agonia» (о Ходынке); «Mortе della ragazza Vetroff» (о самосожжении народоволки Марии Ветровой); «Un poeta ruteno» (о Тарасе Шевченко); «Alcuni dati storici e geografici sull’Ukraina»; «I contadini della vecchia Russia». Она выступала за независимость Польши и Украины, обличала геноцид армян…

Вернемся к «антитолстовской» статье.

«Due seduttori» — единственный текст, подписанный обеими фамилиями – Уварова-Корниани, именно поэтому только он единственный и фигурирует для двойного написания в общенациональном каталоге. Все остальные публикации идут исключительно под фамилией Corniani. Утеряв после замужества русскую фамилию, автор ставит ее здесь для завоевания большего доверия у итальянской публики, это дает ей право писать о России, как о «нашей стране». Более того, уехав, как сейчас говорят на пмж в Италию, во Флоренцию, в конце именно этой – для нее очень ответственной статьи – как место ее написания она поставила Тамбов (Тamboff), очевидно, по одной из родовых усадеб, или может, вообще гостила у кого-то.

Один из соблазнителей русской души, согласно Уваровой, это – Максим Горький, и ему посвящена первая часть, которую мы опускаем – оставив, если понадобится для какой-нибудь нижегородской конференции. Перейдя к Толстому, Мария Александровна, продолжая прием противопоставления, пишет, что его образ вызывает у нее более горькие мысли, чем о Горьком – это правда мой каламбур переводчика. Мы видим «богатого сеньора, получившего домашнее тепло и наследие предков, с редким благоразумием избегнувшего всех жизненных предательств, всех ошибок сердца и поведения» и теперь, в свою беспокойную старость, под грузом лет и почестей, поведшего шумное апостольство.

Последующая ее критика, сегодня спустя 110 лет, может показаться уже пройденным этапом, но я, естественно, представлю-таки все основные ее пункты.

1) Уварова начинает толстовскую с постановления Священного Синода. Подчеркнем, что она – католичка и сама критиковала византийский формализм. Здесь же она выражает недоумение перед обидой толстовцев за своего вождя – тут автор употребляет для Толстого итальянское слове duce, теперь, после Муссолини, скомпрометированное. Официальная Церковь лишь зафиксировала сложившееся состояние вещей – Толстого не допускают к совершению обрядов, которые он сам считает обманом, отрицая при этом Божественность Христа и другие догмы. Заметим, что автор нигде не использует слово Православная Церковь, Chiesa ortodossa — так как для католиков в то время она считалась схизматической, раскольничьей Церковью.

2) Автор далее призывает отказаться от возможных повышенных эмоций и предаться ragione – резону, рассуждению, разумению, не знаю уже сознательно ли она выбрала этот термин, близкий и Толстому, она его позднее и цитирует толстовское разумение, именно как ragione.

3) Уварова описывает социально-культурный контекст успеха учения Толстова в России рубежа XIX-XX веков, то есть общий подъем похвального в целом желания послужить общему благу и счастью ближнего, который однако не нашел ответа для ищущих людей ни у науки, ни у богословия, и они стали искать такового ответа у новых пророков. Пророк с легким успехом разъясняет, что официальные врачи не могут лечить и что все священники, государственные деятели, законы и религии, брак и семья суть лицемерие и ложь, деспотизм и эксплуатация.

4) В этом месте Уварова ставит риторический вопрос, который задавали многие "Но почему же сам Толстой живет с семьей в удобном тульском имении?" Со ссылкой на мадемуазель Серрон, яснополянскую гувернантку, автор язвительно пишет, что не то, чтобы от удобств, но даже и от курения Толстой отказаться не смог.

5) Здесь Уварова меняет регистр и от некой действительной памфлетности вступает на почву, как она определяет, христианской философии, напоминая, что в принципе мотив отказа от семьи и брака, государственных и культурных обязанностей существует и в христианской житийной литературе, к примеру, у Алексия Человека Божиего, но как — некая крайность, как подвиг для избранных и для призванных, как это и осуществилось позднее в монашестве.

Автор предлагает свой план критики из трех пунктов:

I. В чем сущность доктрины Толстого и его так называемый закон любви?

II. Каковы источники толстовской доктрины?

III. Разумна ли она? – с точки зрения здоровой христианской философии

Обильно цитируя доктринальные тексты Толстого о любви и альтруизме, о тотальной любви к другому, при отречении от любви к семье и родине, от себя самого, заветы, поставленные в повелительной, согласно ее выражению, форме, Уварова разъясняет итальянскому читателю, что Толстой представляет себя за пророка имперсонального Разума вселенной как законодателя необходимого отречения во имя любви, во имя грядущего счастья всего человечества – что так отлично от христианской идеи Бога Творца, личного Бога совершенства и личной любви. Впрочем, я не буду пересказывать на русском итальянский пересказ Уваровой и перейду ко второму пункту ее статьи.

Итак, источники. Это вовсе не Евангелие, которым прикрывается Толстой и где не существует призыв отречения от собственного «я» Толстой лишь приспосабливание Евангелие для себя самого, что отчетливо видно в его переводах, и здесь Уварова приводит ту самую первую фразу от Иоанна, где Толстой-переводчик поставил разумение жизни, — по Уваровой – ragione, слово жизнь она почему-то опустила. Да, как знаменитый итальянский литератор Витторио Альфьери русский писатель стал учить древнегреческий уже в 40-летнем возрасте, но в отличие от итальянского коллеги Толстой сделал это весьма поверхностно, не разобравшись даже в родах. Настоящими учителями Толстого-учителя стали, по мнению Уваровой, три западных философа — Огюст Конт, Гартман и Шопенгауэр. Малоизвестный Гартман – это Эдуард фон Гартман, понятное дело немец, автор трактата «Феноменология нравственного сознания» (1879). В этой части своей статьи автор проявляет завидную философскую подготовку, весьма возможно – систематическую, университетскую, хотя мне неизвестен ее образовательный curriculum. Толстой – не самостоятелен, вот ее главный тезис и успех его учения, кроме культурно-социального контекста проповеди – в литературном мастерстве и в смелости стиля. Что касается пары Конт-Толстой, то Уварова сообщает, что это не ее личное открытие, а наблюдение, высказанное еще в 80-х годах Вильямом Фрей, она указывает и настоящее имя этого легендарного правдоискателя – Владимир Константинович Гейнс. Конт, отец позитивизма, видел в человеческой личности, персоне, идентичности лишь источник эгоизма: следовательно персонализм и прочее необходимо деструктурировать ради интересов коллективного человечества, ради подчинения ему и так далее. Здесь Уварова – вполне профетически – восстает против ложности, пагубности, соблазнительности обожествления коллектива, некоего всеобщего человечества, пафоса мирового счастья – за счет индивидуума, личности. Развивая тезисы Толстого как верного ученика Шопенгауэра – эта связь хорошо изучена – Уварова подводит к паре Гартман-Толстой, полагая, что положение о разумении вместо свободной воли личности как об эссенции мира Толстой позаимствовал у этого германского пессимиста. Причем разумение по Гартману оно же и бессознательно, имперсонально, что он – как позднее Толстой – иллюстрирует ложным анализом Евангелия от Иоанна. Возвращаясь к Евангелию и к Библии, Уварова обильно цитирует места, где речь идет о любви к ближнему, не исключающей, но равной любви к себе самому, где любовь самого Господа Бога Нашего Христа – личностна, персональна – как Я вас возлюбил. Особенно ей дорога – в противоположность доктрине Толстого – воля человека-субъекта, способного совершать моральные акции. Ей дорог индивидуализм, который дает самою способность любить. В целом Евангелие выстраивает некую иерархию любви, где после самой главной любви – к Богу — следует и должна следовать любовь к родителям, последняя мысль Христа в Его земной жизни была обращена к матери. Он осуждал холод в семейных и иных отношениях. Он скорбел о Доме Израиля и о Иерусалиме, то есть Ему не было чуждо понятие родины.

Встает Уварова и на защиту христианского брака – были женатые апостолы, были замужние диаконисы ранней Церкви.

Заканчивает автор эссе тяжелым утверждением: вредное влияние новых соблазнительных пророчеств на нашу страну велико — вплоть до самоубийств молодых людей, запутавшихся в этом разрушительном пессимизме.

Статью «Два соблазнителя» графиня включила и в свою последнюю книгу, вышедшую в 1934 году, когда в Италии царил Муссолини, а в России — Сталин. Учение Толстого тогда уже было окончательно выкорчевано новой советской властью и его критика с либерально-христианских позиций уже была анахронизмом. Не Толстым в итоге соблазнилась Россия. Поэтому текст неплохо вписался в сборник «Исчезнувшая России». К исчезнувшей России принадлежал тогда и автор книги, с псевдонимом «Дочь святого Владимира».

Мария Александровна Уварова-Корниани – уникальное явление русско-итальянской литературы первой трети ХХ столетия. Мне немного жаль, что ее первое представление научному сообществу прошло в некотором антитолстовском контексте, но я старался представить ее как достойного критика Толстого, или же – в данном случае – критикессу.

P.S.

Уточнение о титуле Марии Александровны: она была графиней по мужу, но не по рождению, так как ее отец принадлежал к не титулованным Уваровым. К сожалению, в современной итальянской литературе, в т.ч. электронной, утвердилось упоминание о ней, ее сестрах и ее матери, как о "русских графинях", каковыми они не были. 

15-08-2014