Толстой Лев Николаевич

Опубл.: Пьеро Кацццола, "Русский Пьемонт" / Сост., научная ред., перевод: М.Г. Талалай, М.: Старая Басманная, 2013. 

Посетив много лет тому назад московский Музей Л.Н. Толстого на Кропоткинской улице (ей вернули историческое название Пречистенка), я заинтересовался одним его экспонатом – иностранным паспортом писателя. Среди множества печатей на нем красовался штамп Сардинского королевства, с датой въезда – 1857 год. Я стал расспрашивать об этом путешествии литературоведов и историков, но никто моего любопытства удовлетворить толком не мог, хотя кое-что о нем знали – в первую очередь, о швейцарских экскурсиях (Оберланд и пр.), совершенных Толстым в мае того же года.

Логичным стало обратиться к его «Дневникам», которые он вел, пусть с большими перерывами до самой смерти, и к «Записным книжкам», начатым в 1847 г., будучи студентом Казанского университета.

Что же означали для литератора эти записки, краткие упоминания о кратком же путешествии по Северной Италии? Чем был тот вояж, нигде более не упомянутый – за исключением лаконичного «сharmant voyage», в письме к тетеньке Туанетте (Татьяне Ергольской) по возвращении в Швейцарию? И вообще, какой вес в его творчестве имели «Дневники»? Толстой никогда не считал их частью литературного творчества, хотя иногда и подумывал об их публикации. Вместе с тем их нельзя полагать и пассивной регистрацией событий, если судить хотя бы по вниманию, уделенным им со стороны родственников и последователей. Вне сомнения, они являлись важным инструментом для его творчества, почти всегда автореференциального.

Интересующее нас путешествие состоялось с 13 по 22 июня 1857 г.

Маршрут молодого Толстого был следующим: отправление из Кларана, на Женевском озере, затем Шамбери, Турин, долины Аосты, как центральная, так и боковые (Грессоней и Айяс), гора Гран-Сан-Бернардо и спуск в Швейцарию – в Мартиньи и возвращение в отправную точку, Кларанс.

Начинающий литератор, в возрасте 29 лет, являлся в тот момент характерным представителем русской либеральной интеллигенции, жадно интересовавшейся событиями в Европе и в Италии. Момент для посещения Сардинского королевства был самым подходящим – Пьемонт, героически готовя объединение всей страны, переживал так называемое «Великолепное десятилетие» (Il magnifico decennio; 1849-1859) – от печального поражения от австрийцев при Новаре в 1849 г. до побед над ними при Мадженте, Сан-Мартино и Сольферино.

Следует напомнить, что Сардинское королевство тогда посещали и другие русские интеллектуалы, видевшие в этой маленькой стране политический пример для России, жившей еще при крепостном праве и полицейском режиме. К примеру, в 1851 г. сюда прибыл изгнанник А.И. Герцен, пребывание которого отметилось рядом счастливых моментов – встречей и примирением с супругой Наталье, после семейного кризиса, и разрешением на проживание в Ницце, тогда еще савойской[1]. В 1859 г. в Турин специально приехал (из Генуи) князь П.А. Вяземский, желавший воочию видеть начало Второй войны за независимость. В феврале 1861 г. радикальный Н.А. Добролюбов опубликовал в «Современнике» задиристое «Письмо из Турина», где описывал обстановку в местном Парламенте – в Кариньянском дворце – сразу после провозглашения объединенного Итальянского королевства[2]. А в 1863 г. тут побывал в компании «инфернальной» Аполлинарии Сусловой Ф.М. Достоевский, для которого благополучный и рассудочный Турин показался исполненным «пошлости», якобы исходившей от респектабельных буржуа.

Сам Толстой, тогда только лишь вышедший в отставку после армейской службы и начавший «пробовать перо», желал на некоторое время отстраниться от литературной полемики и проблем частной жизни.

Родная Россия бурлила, встав на путь реформ после катастрофической Крымской войны: ничто тогда не казалось определенным. Европейская поездка показалась ему весьма кстати, и он выехал в начале 1857 г., через Варшаву, в Париж, где встретился с Тургеневым и Некрасовым. Способный к языкам, прекрасно знавший французский и немецкий, понимавший английский, в Париже он стал учить итальянский. Достигнутый уровень оказался весьма высоким – Толстой был в состоянии прочитать трагедию «Мирра» Витторио Альфиери – он увидел ее и на сцене, в исполнении Аделаиды Ристори[3] (запись 4 апреля нов. ст.)[4]. Вот, что можно прочитать в его дневнике под этой датой:

Встал в 12. Начал писать довольно лениво. Читал Бальзака. Пустили Брикона, я вышел, чтобы от него отделаться, и вернулся в 5. Читал “Myrrha” (в оригинале Mirra) по-итальянски, обедал наверху. Пошел смотреть Ristori — одно поэтическое движение стоит лжи пяти актов. Драма Расина и т. п. поэтическая рана Европы, слава богу, что ее нет и не будет у нас. Дома написал листок. Ложусь во 2-м часу.

Впрочем, двух месяцев во французской столице оказалось достаточным для Толстого – чтобы очароваться ею, а затем разочароваться – подобно «князю», главному герою гоголевского отрывка «Рим». В начале апреля Лев Николаевич появляется в милом городке Кларан на Женевском озере (как будто еще полном отзвуков «Новой Элоизы» Руссо), где встречает двух своих родственников и ряд русских курортников. Тут он замышляет путешествие в стиле Grand Tour[5] – в сторону Турина, куда его зовут пребывавшие там друзья Дружинин и Боткин.

Осталась его лаконичная запись от 13 июня нов. ст. 1857 г.:

[Женева – Шамбери]…. В 6 утра выехал в Chambéry c савоярдом, игривым и нежным здоровяком французом с собачкой.

В следующий день 14 июня:

[Шамбери – Ланслебур] Заснул до 12. По чугунке и дальше [до] Lanslebourg [в оригинале Lans-le-bourg] с пьяным пьемонтцем и рыжем кондуктором с большими глазами и насмешливой улыбкой. Щ. х. с. [возможно, щипнуть хотел соседку], от нерешительности не удалось.

На другой день, 15 июня:

[Ланслебур – Турин]. Проспал до 5. Пошел через Mont Cenis. Озеро прозрачно. В 9 сел в дилижанс. Любезный туринец. В 12 приехали, в час нашли Боткина. Он болен, стар и мне тяж[ело] с ним, но переделаю. Приеха[ли] Д[ружинин] и Б[откин] м[ладший], приятно. Ходили в два театра, в кафе. Уличные певцы. Аполлон кувыркается.

Таков первый этап маршрута – от Савойи до Турина, через гору Ченизио, известную уже в античности. Замечание о «чугунке» свидетельствует о том, что Толстой одним из первых европейцев воспользовался новой железной дорогой, открытой 20 октября 1856 г. и заменившей прежний дилижанс. Соединяя Шамбери и Сен-Жан-де-Морьен, она носила имя короля Виктора-Эммануила (Chemin-de-fer Victor Emmanuel). Остальная часть маршрута – от Сен-Жан-де-Морьен к Модане, Монченизио и долины Сузы – по старинке обслуживалась «почтовыми»: этим занимались братья Бонафу, савоярды из Морианы, обосновавшиеся в Турине. Надо полагать, что русский литератор не любил «чугунку»: Тургеневу еще в Париже он советовал не пользоваться подобным способом, утверждая, что «чугунка» соотносится с традиционным путешествием как дом терпимости с любовной встречей – удобно, но «монотонно и бесчеловечно». Вероятно, в дилижансе настроение Льва Николаевича повысилось, и вскоре, за рекордное время, всего три часа, он достиг сардинской столицы, где поспешил к друзьям.

Легко представить его первый день в Турине: встречи в центре, выбор гостиницы – скорей всего, ею стала Hotel d’Europe, на пьяцце Кастелло, хорошо известная иностранцам (именно в ней останавливался Василий Жуковский, прибывший познакомиться с Сильвио Пеллико[6]), или быть может, Feder, на виа Гвардинфанти (совр. Барбару), оцененная Герценом во время его краткого пребывания в столице. Вне сомнения, друзья посетили знаменитые в эпоху Рисорджименто туринские кафетерии, которых существовало немало – Diley, Nazionale, San Carlo, Fiorio и т.д. Что касается «Аполлона», то это явно был уличный акробат.

Какие театры поселил в Турине Толстой? Газеты той эпохи сообщают, что 15 июня 1857 г., в понедельник, они были закрыты… Скорей всего, это дневниковая запись ошибочна, и относится к спектаклю следующего дня, когда в театре «Альфиери» давали комедию Паоло Феррари «Гольдони и его 16 новых комедий».

В следующие дни, 16 и 17 июня, отмечено:

[Турин, 16 июня]. Проспал Геную. Ходил в два музея – оружия и статуй, и в палату депутатов. Обедали все вместе славно. Пошли гулять. Я всех затащил в б. и уехал. Друж[инин] остался. В концерт, слушать сестер Ферни. Лучшее сардинское общество. Приятно болтал с Др[ужининым] и лег поздно. Боткин испытывает тихую ненависть к Др[ужинину].

[Турин-Сен-Мартен, 17 июня]. Проснулся рано, выкупался, сбегал в Atheneum. Чувство зависти к этой молодой, сильной, свободной жизни. Пошли в кафе. Везде можно жить и хорошо. Поехали в Вл[адимиром] Ботк[иным] в Chivasso. Толки о Броферовской интерпелации. В дилижансе с Angelet, с его товарищем и с белокурым итальянцем. Шут отставной офицер, уважающий бардели. Барыня, при к[оторой] говорят [пропущено три слова]. Пообедали в Ivrée. Друзья угостили нас кофе. Дошли с усталостью до St. Martin. Виноградные террасы и светящиеся мухи. Si, signore [Да, сударь].

Итак, Толстой хотел увидеть Геную, но спал слишком долго, упустив шанс составить свои впечатления о великом лигурийском порту, как это сделали Гоголь и Герцен.

Интересен выбор туринских музеев – «оружия и статуй». Первый, вне сомнения, это Armeria Reale, Королевская Оружейная палата, основанная в 1837 г. по повелению короля Карла-Альберта и собравшая коллекции из арсеналов Турина и Генуи. Можно представить, что у Толстого, только что пережившего Крымскую войну и вышедшего в отставку, сохранялся интерес к военным делам, который позднее привел его к великим пассажам из «Войны и мира», где он описывал победу русских над французами, а не недавнее национальное унижение в Крыму. Музей статуй – это Museo di Antichità ed Egizio, Музей античности и Египта, как он тогда назывался[7], великолепное собрание скульптуры Древнего мира, основанное в 1824 г. при короле Карле-Феликсе путем закупки у египтолога Дроветти; с 1832 г. собрание размещалось в здании Академии Наук. Отметим, что Толстой не пошел в Картинную галерею, которую осмотрел, к примеру, Добролюбов – вероятно, его заинтересовала уникальная коллекция недавно открытой цивилизации: Турин для этого давал лучшую в Европе возможность.

Университет, который Толстой называет «Атенеумом», вызвал у него чувство зависти. Великолепные торжественные строения Филиппо Юварры (вне сомнения, превышавшие казанскую Alma Mater), просторные университетские портики на виа По, заполненные молодежью, общая либеральная атмосфера. В то время, как и сейчас, Туринский университет собирал студентов со всей Италии, привлекая своими блестящими преподавателями. Кафедру права, к примеру, в тот момент занимал Паскуале-Станислао Манчини, эмигрант из Неаполитанского королевства, заявлявшей о «национальности как рациональной базе права народов» – это его формула вызвала острую негативную реакцию как в Неаполе, так и в Вене. Среди других блестящих южан-эмигрантов назовем Антонио Шалойю, занявшего кафедру экономики в 1846 г.: его лекции слушали не только студенты, но и военные, политики, судебные чины. В своих письмах к Манчини, которые еще пребывал в Неаполе, Шалойя хвалил Турин за добрых горожан, живое интеллектуальное движение, высокую мораль общественной администрации, военный дух, вящую энергию (при этом, правда, он полагал неаполитанцев более сметливыми). В живой и свободный общественный климат вносили свою лепту также профессор риторики Франческо Де Санктис, профессор медицины Анджело-Камилло Де Меис, профессор химии Рафаэле Пириа, а также литераторы и интеллектуалы Джузеппе Ла Фарина, Ипполито Ниево и другие.

16 июня, как мы знаем из дневниковой записи, Толстой посетил заседание Савойского парламента, тогда находившегося в Кариньянском дворце, где с запросом (интерпелляцией) выступил Анджело Брофферио, недавно избранный левый либерал. Он подверг резкой критике дипломатическую миссию посланника Буонкомпаньи к папе Пию IX, как известно, всячески тормозившему поступательное объединительное движение в Италии. Прагматичный премьер Кавур дал публичную отповедь Брофферио, заявив, что речь идет лишь о любезности, оказанной туринским правительством по отношению к главе Католической Церкви, а не о каком-то политическом шаге. На Толстого подобный демарш Брофферио явно произвел впечатление, и он предложил эту тему для дискуссии своим спутникам по дилижансу, которые, впрочем, скоро перешли на более легкие сюжеты. Перечислим в итоге туринские достопримечательности, которые видел писатель: это здание Королевской Оружейной палаты на пьяцце Кастелло, где расположены также Королевская библиотека и старые министерства (ныне офисы Префектуры); огромная Академия Наук, постройки Гварини, где и сейчас – Академия, а также Египетский музей и Савойская картинная галерея; Палаццо Кариньяно, некогда здание Парламента, ныне Музей Рисорджименто (и ряд других учреждений); Театр Кариньяно, где писатель слушал прекрасных скрипачей сестер Вирджинию и Каролину Ферни, стяжавших тогда европейскую славу.

Думается, посещением Турина Лев Николаевич остался доволен: его замечания о местном быте, культуре, политике, образовании – кратки, но благожелательны. Общий итог: «Везде можно жить и хорошо».

Его маршрут по Савойскому королевству продолжался в сторону Валь-д’Аосты, в компании Боткина-младшего, несколько раз удостоенного в дневнике похвал за мягкий нрав – возможно, в противоположность его отцу, черствому и желчному человеку. Повторялся некоторым образом характер экскурсий Толстого в Швейцарии, вместе с юным Сашей, – по следам Жюли, героини любимой в юности «Новой Элоизы» Руссо – в посещениях альпийских деревень и озер.

В дилижансе, как это было отмечено под датой 17 июня, романист отправился в Кивассо, а затем в Иврею, проводя время в приятной беседе, не без скабрезностей, о чем свидетельствует пропуск в публикации дневников.

Никаких заметок не оставлено про Иврею, из которой путешественники дошли пешком до Пон-Сен-Мартен. А это – 17 км! Дорога, достойная русского странника… Вероятно, впечатления от «виноградных террас» затмили-таки чувство усталости – с этих мест открывается театрального вида панорама на долину Аосты и отроги Каремы, охваченные сумерками с блестящими светлячками. Какой-то гарсон в дорожном трактире ответил, вероятно, утвердительно голодному путнику: «Sì, signore» – «Да, сударь».

После заслуженного отдыха в Сен-Мартен, утром писатель записывает: «Проснулся, процессия, пошел смотреть». На этой процессии (возможно, в честь праздника Тела Господня) он наблюдает некоего «Вольтера в белой епанче», который «несет балдахин». Это был, вероятно, старый крестьян, с крючковатым носом, облаченный в одеяние местного братства, а имя французского вольнодумца Толстой ему придал для вящей иронии. Сама же процессия, похоже, заинтересовала путешественника, внимательного к народной религиозности.

Далее маршрут ведет в Грессоне, «где будто красавицы» – вероятно, кто-то из спутников Толстого дал лестную характеристику местным женщинам. Верхом на муле он продрался «по скалам» в Перло, догнал там Боткина, «устал ужасно». Однако затем был вознагражден компанией c «веселым немцем guide».

Толстой остановил в итоге в Грессоне. Где именно? В ту пору только Делапьер [Delapierre] держал там постоялый двор – его гостеприимство и кухню хвалили многие иностранные посетители этого края.

Весь вечер шел дождь, но Толстому было там приятно – вероятно, не в последнюю очередь из-за прислуживавшей ему «великанши», которую он пригласил к себе в комнату («я ее звал и дожидаюсь») …

На другой день появляется следующая запись:

[Грессонэ, 19 июня]. Не спал до 12. Ужасное волнение. Дал 5 фр., но кажется не б. Урод, но хочу очень. Писал листочка 2 Казака. Читал восхит[ительного] Гёте Прощанье и встреча. Ходил в Trinité. лощина в роде Гриндельвальда, хороша. Вл. Б[откин] милый русский малый.

Значит, утром, когда, возможно, еще шел дождь, путник предался двум интеллектуальным занятиям – читал ценимого им Гёте и сам писал – то, что позднее стало его повестью «Казаки». Когда погода прояснилась, он спустился в низ долины, к Грессонэ-ла-Трините, откуда хороша видна гора Монте-Роза. Эту лощину, val del Lys, он сравнивает с долиной Гридельвальда, которую посетил ранее.

Приведем дневниковую запись следующего дня:

[Грессонэ-Шамбав, 20 июня]. Вышли в 6. Подъем до часовни. Встреча с поющим красавцем. Вид на Аостскую долину и цепь гор. Спуск, духи. Встреча с кумом и кумой. Духи ржи, мелезы, травы и жарких ссак. Brusson. Второй подъем. Нищая просит [1 неразобр.] ½ фр. La! [вот!] Сосновый лес: у ручья один. Второй вид на Аостскую долину. Каштаны и орехи. Котловинка с виноградниками. St. Vincent. Хорошенькая табачница, воды, казино. Едем баринами. Пешком до Шамбавы. Руины.

Ранний подъем был нужным для перехода через двойную цепь гор и последующего спуска в центральную долину. Тропа для мулов тут ведет на отметку 2170 м, на гору Ранцола – на ее вершине поставлена красивая капелла.

Впечатления от Альп – значительны: Толстого воодушевляют запахи, пение птиц. Состояние умиротворенности дополнилось встречей с парой крестных родителей – кумов, которые несли младенца на обряд крещения. Также и путь на Бруссон, в долине де Айяс, был отмечен встречей с природой, в первую очередь, с могучим сосновым лесом. Во время второго спуска – к Сен-Венсан – ему запоминаются редкие для России каштаны, ореховые деревья, виноградники. Сам городок Сен-Венсан к тому времени был уже известен своими минеральными водами, а также игорным казино. Окончательную часть пути Толстой идет пешком, любуясь видами развалин старых замков в Сен-Венсан, Шатийоне, Усселе, Кли, и ночует в Шамбаве.

Под двумя следующими датами читаем следующее:

[21 июня. Шамбав-Сен-Бернар]. Дилижанс полон. Воскресенье, лавочки, церковь. Кретины. В арбе до Аосты. Купание. Жаркая местность. Римские древности. Кучер – плут. Дорога до St. Rhémy. Рассказы о выборах депутатов. Кретин в наполеоновской шляпе. St. Rhémy – бал в сарае – тралала. Бернардские собаки. Guide с брыжжами, в моей шляпе. Туман, холод. Русский вечер, с оттепелью зимой. Странность. Громадность Hospice в тумане. Прием – монашески сладки. Зала с камином, путешественницы, монашенки. Славный ужин, 2 англичанина, 2 француза и 2 русские. Красноречивый монах.

[22 июня. Сен-Бернар-Эвиона]. Встал в 6, пошел в залу. Англич[ане] уже ушли, одни женщины. Монах болтун показывал собак. Позавтракали, смотрели церковь, копии плохих картин и пошли. Посмотрели мертвых, точно эскиз. Пошли в тумане по снегу вниз – 2 часа. Где и расчистил[ся] туман – мрак и холод. Час на шаретке и потом три часа пешком до Orsières. Несчастный день – погода дурная, с Боткиным разошлись, встреч никаких…

Итак, в воскресенье 21 июня два друга будто бы решились на роскошь дилижанса, но тот оказался переполненным. Выручила отзывчивость местных крестьян, «подбросивших» Толстого и Боткина до Аосты. Об «альпийской столице», однако, романист сообщает совсем мало – жара, руины… Жаль, так как он все-таки бегло осмотрел ее памятники и средневековые башни: в одной из них, прозванной башней Прокаженного, томился герой рассказа Ксавье де Местра, популярного в России – и сам Толстой взял этот мотив для своего «Кавказского пленника». Но спешивший Толстой уехал по долине Гран-Сан-Бернардо к Сен-Реми, где увидел симпатичные танцы в сарае, под однообразный припев. Этот живой эпизод соседствует с упоминанием «кретина в наполеоновской шляпе» (не первый раз он упоминает «деревенских дураков»). Сама гора, высотой в 2473 м, открывается перед ним в холодном тумане, где, однако, он находит гостеприимный горный приют, опекаемый монахами. Радушие монахов, возможно, напоминает ему традиции русских обителей.

Спуск к Орсьер оказался трудным для Толстого-«альпиниста»: препятствия его раздражают и это раздражение выплескивается на товарища по путешествию. Заночевав в Эвиона, он, наконец, возвращается в Кларан, откуда пишет письма о путешествиях по Савойскому государству.  

Примечания

03-08-2014