Тарковский, Андрей Арсеньевич

На съемках «Ностальгии» (Италия, 1983)

Ностальгия по истине

Тарковский в Италии

Опубл.:  Истина и жизнь. № 7-8, 2003. С. 34-39.

Название ставшего мировой классикой фильма Тарковского в Италии произносят по-русски — «Nostalghia» в знак уважения к режиссёру и его культуре, хотя в итальянском языке есть, конечно, своя nostalgia («ностальджия»). Маэстро в этой картине как будто напророчил собственную участь. Однако его фильм — не только о тоске очередного скитальца по родине-мачехе, но и о ностальгии по тем вещам, которые трудно обрести и в России, и в Италии: по истине, вере, надежде, любви. 

Недавно во Флоренции были изданы (впервые полностью — но лишь на итальянском!) дневники Тарковского, документирующие его «духовную лабораторию»[1]. Они опубликованы в столице Тосканы совсем не случайно. Когда режиссёр, лишённый советского гражданства, скитался по Европе, Флоренция выказала своё врождённое благородство, предоставив ему и его семье приют.

Для меня всегда было (и остаётся) маленьким чудом видеть на звонке одного из флорентийских домов надпись Tarkovskij. Тут жил и сам режиссёр, и его, ныне уже покойная, вдова Лариса. Теперь живёт его сын Андрей. Дом этот поневоле превратился в мемориальную квартиру: в кабинете режиссёра стоит стол, за которым он писал (в том числе и только что опубликованные дневники), висит икона его небесного покровителя, апостола Андрея Первозванного, хранятся его книги, рукописи, фотографии.

Автобиографические записки режиссёр начал писать в апреле 1970 г. Прошло четыре года после окончания работы над фильмом «Андрей Рублёв», отправленным «на полку». Четыре года вынужденного простоя — не души, конечно. Травимый чиновниками от искусства и ревнивыми коллегами, Тарковский озаглавил свой дневник «Мартирологий», вложив в это слово, означающее жития мучеников, собственный смысл — список мучений. Впоследствии это название показалось ему несколько вычурным — на второй тетради он написал: «Заголовок претенциозный и лживый, но пусть останется, как память о моём ничтожестве – неистребимом и суетном». 

Однако в целом интуиция не подвела художника — к травле на родине прибавились многие другие мучения, впрочем, не сломившие Тарковского. Его сын в предисловии к книге цитирует часто повторяемую фразу Андрея Арсеньевича: люди вовсе не рождены для счастья — на свете есть вещи, его поважнее, а самое важное — истина и её поиск.

День за днём шёл этот кропотливый поиск, выразившийся в первую очередь в фильмах, признанных вершинами мировой кинематографии. Теперь ностальгический и мученический путь Тарковского может проследить и читатель дневников, что стали, по словам сына, «единственным свидетелем повседневной жизни отца, во всей её резкости и честности».

Первое, что бросается в глаза при чтении семи тетрадей, собранных итальянцами под одну обложку, — это те мучения, которым подвергался в СССР честный художник, даже и находившийся вне ГУЛАГа. А ведь Тарковский в момент начала своего дневника-мартирология был весьма известным человеком: к 38 годам он успел получить многие международные премии, в том числе венецианского «Золотого льва» за «Иваново детство», приз в Каннах за «Андрея Рублёва» и иные.

Это признание, однако, не останавливает советскую номенклатуру в её открытой враждебности к режиссёру. Истинктивным чутьём режим понимает, что сюжет про иконописца ему вреден; отвергается и первое, слишком христианское, название — «Страсти по Андрею». 1 сентября 1970 г. режиссёр записывает, что очень хочет показать «Рублёва» Солженицыну и Шостаковичу. Именно этих двух творцов, также травимых системой, он считал наиболее близкими себе в ту пору. Так с самых первых страниц дневники становятся зеркалом внутренней жизни, фиксирующим порой самые горькие чувства человека и художника. Автор «Мартирология» открывает своё сердце с необыкновенной искренностью и глубоким — стоическим и вместе христианским — чувством неизбежности собственной судьбы. И всё же, считает он, в человеческой истории, несмотря на все перипетии, существуют непреходящие ценности: «религия, философия, искусство… вот три столба, на которых стоит мир… символически материализуя идею бесконечного»[2].

Не раз Андрею Арсеньевичу кажется, что он «унаследовал» тернии отца, пострадавшего от ждановских гонений. Как известно, советские цензоры отказались публиковать первые стихи Арсения Тарковского, заявив, что они принадлежат к «чёрному пантеону» русской поэзии наряду со стихами Ахматовой, Гумилёва, Мандельштама. Но именно стихотворения отца становятся путеводной звездою для Андрея: об этом он говорит в своих эссе о кинематографии, изданных в Италии в 1986 г. под титулом «Scolpire il tempo» («Ваять время»).

Несмотря на лицемерную позицию чиновников, то запрещавших, то разрешавших работу, Тарковский движется вперёд: вместе с прозаиком Ф. Горенштейном пишет сценарий «Соляриса» по роману Станислава Лема. Главный тон дневников того периода — беспощадная критическая искренность суждений не только о деятелях искусства, но и о родных, друзьях, коллегах (вероятно, именно поэтому дневники ещё не изданы по-русски). Та же обнажённая страстность — в суждениях о книгах: роман Замятина «Мы» показался ему «слабым, претенциозным». Напротив, «Игра в бисер» Гессе вызвала восторг, и он переписывает оттуда цитаты вроде «Добродетелью надо жить, а не преподавать с кафедры».

Авторы, с которыми Тарковский не расстаётся, — Достоевский и Толстой. Не случайно среди многих его проектов — экранизация «Идиота» и «Смерти Ивана Ильича». Его волнует тема смерти как «поиска существования». Мысль о конце жизни может преобразить человека, сделав «чисто эстетическую» жизнь «этической», осуществив «полёт абсолютного сознания, освобождающий от “печали экзистенции”, согласно Ясперсу». При этом в «Мартирологии» нет абстрактной философии: автор прилагает философскую мысль к собственной боли — физической и духовной. Иногда художника преследует тяжкая депрессия: «Я сделал мало, ужасно мало и плохо. Три слабых фильма!» — но он не отстраняется от работы и продолжает снимать «Солярис», против которого вновь возникает бюрократический фронт, предлагающий — под видом «добрых советов» — вырезать важнейшие сцены. Режиссёр отважно защищает свои позиции: для него «сделать “исправления” невозможно, это всё равно что уничтожить фильм». На Тарковского обрушиваются обвинения в формализме, элитаризме. Дневники превращаются в хронику борьбы с государством-левиафаном, пытающимся контролировать душу и мысли художника.

Есть, однако, в его жизни и редкие счастливые дни: в декабре 1972 г. режиссёр впервые едет в Италию. Местности живописные и туристические его не трогают, но вот Рим потрясает — «необыкновенный город… на нём, как на пне, читаются кольца десятилетий, а может, и целых эпох». Тем временем выходит «Солярис», в целом принятый тепло, хотя зарубежные прокатчики его порядком подрезали. Итальянский критик К. Козулич остроумно отнёс фильм к жанру fantacoscienza[3]. В самом деле, один из главных героев фильма, Кельвин, ставит своей задачей поиски моральных границ сознания.

По возвращении из Италии в Россию Тарковский наконец-то получает разрешение снимать «Зеркало», где он воистину пытается «изваять время» в восхитительном сплаве воспоминаний и реальности. Из реки времени часто всплывают христианские символы; события эпохи приобретают художественное звучание во многом благодаря стихам отца, и даже полемические аккорды (антисталинские) даны без запала, деликатно. Тем не менее фильм подвергнут официальной обструкции. Андрей глубоко уязвлён. «Все двери моей души нараспашку, — признаётся он самому себе, — она беззащитна». Ему удаётся, однако, преодолеть пессимизм и мужественно обратить его в один из стимулов веры.

В январе 1977 г. начались пробы для фильма «Сталкер» по мотивам повести братьев Стругацких. Главное в сюжете — «дантовский» маршрут в некую Зону, где в особой комнате реализуются самые сокровенные желания людей. Вергилием для идущих туда писателя и учёного и служит Сталкер, первооткрыватель и первопроходчик. Аллегоризм повествования прозрачен, хотя нигде не преподносится открыто, а безупречный вкус художника претворяет мысль в органичные образы и сцены, одухотворяемые поразительными стихами Арсения Тарковского.

Проходят месяцы, иногда заполненные лишь пустотою ожидания. 5 октября 1979 г. Тарковский делает запись о смерти матери, отмечая, что «теперь остался совсем беззащитен». И — ниже: «Но что мы знаем о смерти, если ничего не знаем о жизни?»

 В 1980 г. режиссёр второй раз едет в Италию, на этот раз надолго. Он снимает документальный фильм «Tempo di viaggio» («Время путешествия»), показанный лишь три года спустя и ставший неким прологом к «Ностальгии».

В мае того же года в Каннах — шумный успех «Сталкера». На фестивале в Роттердаме лента награждена «Золотой пальмовой ветвью». В феврале 1982 г. Тарковский получает престижный заказ от дирижёра Клаудио Аббадо — поставить «Бориса Годунова» на сцене лондонского театра Ковент-Гарден. Отправившись в путешествие по Апеннинам, он оказывается в местечке Портоново, под Анконой, где в благочестивом восхищении замирает перед Владимирской иконой Божией Матери, неизвестно как туда попавшей («Как я молился сегодня, как молился!»).

Он много думает о природе ностальгии, определяя её как «смертельную болезнь в результате отрыва от собственных корней». Предчувствует, что фильм станет свидетельством и о его собственных мучениях — его «Мартирологии». В самом же фильме доминирует мотив «спасительной красоты», явленной в тосканских пейзажах, в картинах и архитектуре Ренессанса, в золотой копне волос Домицианы; всё это опирается на цитаты из Добротолюбия — недавно прочитанной мастером книги. Красота, по Тарковскому, — это символ истины.

Режиссёр получает в тот период многие зарубежные награды, но о них пишет мало, сосредотачиваясь на рассуждениях о вере. Он вносит в «Мартирологий» высказывания Ньютона, Эйнштейна, Макса Борна, заключая их следующим выводом: «Наука не имеет права на вердикты в этой области».

Иногда встречаются в дневнике и иронические пассажи: «Сегодня мне приснился Брежнев, он благожелательно со мною говорил. Mio Dio!» Итальянское «Боже мой!» ещё более оттеняет абсурдность «кошмара».

В конце августа режиссёр уезжает в Венецию в качестве члена жюри фестиваля. Но смотреть шесть фильмов в день для него — слишком; сверхчувствительная натура отвечает на это острой реакцией. Происходит и неожиданное радостное событие: из Москвы приезжает жена, Лариса Павловна. Но Тарковского за якобы антисоветские интервью лишают гражданства, и сын Андрюшка остаётся в СССР почти как заложник. Ради визы для сына Тарковский пишет президентам Италии и Франции (Пертини и Миттерану), думает обратиться к Папе Римскому…

Идёт время, а в судьбе Андрюши ничто не меняется, хотя на родине уже сменились вожди. В тетрадях Тарковского появляется запись: «Мы изгнаны за пределы России. Я стал белой вороной, непонятной и ненужной. Неудобной». Для духовного утешения читает «Иконостас» Флоренского, убеждает себя: «Нам следует принять то, что замышлено наверху Тем, Кто может одним Своим словом изгнать всех бесов с лица земли».

Режиссёр становится прихожанином флорентийской русской церкви св. Николая Чудотворца; но в те годы у церкви не было своего настоятеля (раз в месяц сюда приезжал из Ниццы о. Иоанн Янкин), и за духовным окормлением он ездит в Рим, к маститому протоиерею Виктору Ильенко, эмигранту «первой волны».

Проходит месяц за месяцем; сын живёт без отца, а отец без сына. В мае 1985 г. режиссёр отправляется снимать свой последний фильм, «Жертвоприношение», на шведский остров Готланд (то есть «Земля Божия»; автор воспринял это название как промыслительное).

В сентябре 1985 г. Лариса Павловна сообщает вернувшемуся в Италию мужу прекрасную новость: в знак заслуг режиссёра перед гуманитарной культурой и в благодарность за прославление Тосканы муниципалитет Флоренции предоставил ему просторное жильё. В СССР к власти пришёл Горбачёв, но даже при его либеральном правлении Андрюше не позволяли выехать к отцу. Эта трагедия отравляла существование Тарковского и, возможно, ускорила роковое течение его болезни. 29 сентября того же года в состоянии глубокой депрессии он пишет: «Мне надоело жить». Тогда же им овладевает идея через посредничество Мстислава Ростроповича обратиться за помощью к президенту Рейгану.

 Тяжело больной Тарковский отправляется в Париж, где за ним преданно ухаживает жена, а также Марина Влади с мужем, врачом по профессии. 19 января 1986 г. он с восторгом пишет: «Приехал Андрюшка!.. Он порядком вырос… ласковый, добрый мальчик с большими зубками… это чудо!».

Но болезнь наступает. Тарковского посещают друзья и коллеги. Звонят из Канн: фильм «Жертвоприношение» получил три приза; многие зрители во время просмотра плакали. Ещё раньше Тарковский писал о смысле названия: «Хотя термин “жертвоприношение” (жертвенный) имеет почти отрицательный оттенок, в действительности в его основе — всегда любовь, то есть вещь положительная, творческая, божественная».

26 октября он набрасывает замысел новой работы – «Голгофа»: «Надо создать поэзию событий. Миф. С таинственной глубиной. Как вопрос». Это — одна из последних записей дневника.

Мастер скончался в Париже в ночь с 28 на 29 декабря; ему было 54 года. 3 января 1987 г. в соборе св. Александра Невского на Рю Дарю была отслужена торжественная панихида. На паперти собора Ростропович сыграл в память покойного друга сюиту Баха. Режиссёра похоронили на эмигрантском кладбище Сен-Женьев-де-Буа, среди других русских людей, изгнанных правды ради.

г. Флоренция

 

Сан-Гальгано

Живописные развалины, выбранные Тарковским в качестве одного из важнейших символов фильма «Ностальгия», — монастырский ансамбль, основанный в XII в. Он назван в честь преподобного Гальгана Гвидотти, происходившего из знатной семьи и выбравшего отшельническую жизнь на холме Сьепи. На смертном одре св. Гальган принял обеты Ордена цистерцианцев, и вскоре тут обосновались его собратья. Обитель была религиозным центром этого края, но с XV в. стала приходить в упадок. В начале XIX в. её закрыли, а братские корпуса превратили в ферму.

Увидев Сан-Гальгано после долгих поисков, Тарковский включил его в (зрительный – убрать)  ряд томительных видений своей «Ностальгии». В конце фильма он поместил внутрь готического храма русскую деревянную избу и соединил тем самым две культуры, трагически разделённые в судьбе его персонажа Андрея Горчакова и в собственной судьбе режиссёра.

«Мадонна дель Парто»

Небольшое средневековое поселение Монтерки расположено на холме, сохранившем от «боевого прошлого» крепостные стены и подземный ход к храму. В здешнем муниципальном музее находится знаменитая Мадонна дель Парто («Мадонна на сносях»), созданная мастером Раннего Возрождения Пьеро делла Франческа (ок. 1445). Великолепная сцена народного почитания Богородичного образа стала одним из первых эпизодов фильма «Ностальгия». 

Примечания

 

 

 

 

Тарковский в Италии

Беседа с историком Михаилом Талалаем (Радио Свобода, 2005 г.)

- Михаил, почему Италия? Ведь известно, что Тарковский-изгнанник был французским гражданином.

- Это так. Он действительно получил франзуский паспорт, и президент Франции Миттеран всячески ему покровительствовал, пытался например, повлиять на советские власти с тем, что они выпустили заложника-сына. Однако профессионально и лично режиссер был связан с Италией. Тут к нему пришел первый международный успех, венецианская премия Льва Св. Марка за фильм «Иваново детство», тут он снимал «Ностальгию», обзавелся близкими друзьями, в первую очередь, — назову литератора Тонино Гуэрра, с которым режиссер писал вместе сценарий Ностальгии. В конце концов именно тут, в Италии, когда он был лишен советского гражданства, флорентийский муниципалитет очень благородно предоставил бездомного изгнаннику жилье в одном старинном доме, эпохи Ренессанса. Именно в нем он писал сценарий своего шведского фильма, ставшего последним — Жертвоприношение. После смерти режиссера во Флоренции остались жить вдова Лариса Павловна Тарковская и его сын Андрей Тарковский-младший.

- Вы с ними познакомились?

- В какой-то степени это было неизбежно. До Неаполя я жил во Флоренции лет шесть-семь, на той же самой улице, дверь в дверь с Тарковскими. Моих друзей из России, приезжавших в гости, я без предупреждения подводил к дверям соседнего дома, где на переговорном устройстве на латинице было написано Tarkovsky.

- И вы им звонили?

- Нет, конечно. Они, вне сомнения, избегали праздного любопытства – даже номер телефона Тарковских был изъят из телефонной книги Флоренции, что делается по особому запросу абонентов. Но лично я конечно познакомился. Сперва в стенах русской церкви, прихожанами которой они были, а затем и так, по соседски. Лариса Павловна, тоже уже покойная, оказалась чудной хозяйкой, и варила борщи, по которым я скучал первое время. Андрей-младший тогда был лицеистом.

Их дом поневоле превратился в мемориальную квартиру: в кабинете режиссёра стоит стол, за которым он писал (в том числе и недавно опубликованные в Италии дневники), висит икона его небесного покровителя, апостола Андрея Первозванного, хранятся его книги, рукописи, фотографии. Репродукции картин Леонардо да Винчи, которые уже я видел в фильме «Зеркало»

- Расскажите, п-та, об этих дневниках.

- Это очень знаменательная публикация. Дневники вышли впервые полтора года назад во флорентийском издательстве Meridiana. Причем русского их издания не существует, а есть только итальянское.

- Почему?

Подготовкой издания занимался сын Андрей. Он житель Флоренции, крепко связан с итальянским миром культуры, и поэтому, думаю, его основная идея – предоставить сокровенный мир режиссера именно Италии. Кроме того, как это всегда случается в дневниках, Тарковский очень откровенно пишет о своих отечественных коллегах, порой – и очень едко. И в итальянском переводе для адресатов язвительности автора дневников все это быть может, менее доступно, а следовательно и менее обидно. Возможно, были проблемы с правами на творческое наследие на русском языке. Обращение к Италии еще более очевидно в самой последней книге, вышедшей в том же издательстве Meridiana несколько месяцев тому назад. Это фотоальбом Тарковского, репродукции его фотографий, снятых на память или в поисках натуры. В альбоме две части – одна русская, другая итальянская. Предисловие написал Тонино Гуэрра.

- А чем же все-таки пишет Тарковский?

Автобиографические записки режиссёр начал писать в апреле 1970 г., понятно еще в СССР. Прошло четыре года после окончания работы над фильмом «Андрей Рублёв», который цензура отправила «на полку».

Тарковский озаглавил тогда свой дневник «Мартирологий», вложив в это слово, означающее жития мучеников, собственный смысл — список его мучений на родине. И сын в предисловии к книге цитирует часто повторяемую фразу отца: «люди вовсе не рождены для счастья — на свете есть вещи поважнее, и самое важное — истина и её поиск».

День за днём шёл этот кропотливый поиск Тарковского в самых разных областях, литературе, философии, религии, и выразившийся конечно в фильмах, признанных вершинами мировой кинематографии. На Тарковского обрушиваются обвинения в формализме, элитарности. Дневники превращаются в хронику борьбы с тоталитарным государством, пытающимся контролировать душу и мысли художника.

Есть, однако, в его жизни и редкие счастливые дни: в декабре 72 г. режиссёр впервые едет в Италию. Местности живописные и туристические его не трогают, но вот Рим потрясает — «необыкновенный город… на нём, как на пне, читаются кольца десятилетий, а может, и целых эпох».

В 80 г. режиссёр второй раз едет в Италию, на этот раз надолго. Он снимает документальный телефильм «Tempo di viaggio» («Время путешествия»), ставший неким прологом к «Ностальгии» и шедший только по итальянскому телевидению.

Иногда встречаются в дневнике и иронические пассажи: «Сегодня мне приснился Брежнев, он благожелательно со мною говорил. Mio Dio!» Это итальянское «Боже мой!» ещё более оттеняет абсурдность ночного «кошмара».

Подробно рассказана история лишения советского гражданства и борьба за сына. Андрея-младшего отпустили в итоге уже к смертельно больному отцу. 19 января 86 г. он с восторгом пишет в Дневнике: «Приехал Андрюшка!.. Он порядком вырос… ласковый, добрый мальчик с большими зубками… это чудо!»

Как мне говорила Лариса Павловна, Тарковский так и полагал, что он свой фатальной болезнью вырвал мальчика из заложников.

Теперь ностальгический и мученический путь режиссера может проследить и итальянский читатель дневников. Они стали, по словам сына и редактора книги, «единственным свидетелем повседневной жизни отца, во всей её резкости и честности».

- А сейчас итальянцы смотрят Тарковского?

- Смотрят и очень много. Этим летом в Неаполе, например, прошла ретроспектива всех фильмов Тарковского. Я посмотрел его самую первую картину «Каток и скрипка», которую прежде не видел. Устаревшие афиши с прекрасным портретом Тарковского еще до сих пор висят в некоторых местах Неаполя.

05-07-2014