Правосудович, Наталья Михайловна

Наталья Правосудович

Эпизоды из жизни Бородинского Дома

Публикация: 

Бьянка Марабини Цёггелер, Михаил Талалай

***

В квартире заведующей Бородинского Дома 90-летней Фаины Ивановны фон Мессинг стояли стеклянные шкапы, в которых хранились драгоценные подарки – золотые сервизы, фарфоровые вазочки и прочее.

Когда предстояла передача Дома в аренду, Фаина Ивановна все стояла перед шкапом (крутя пальцами волосы на подбородке) и что-то обдумывала… И придумала…

Было это в 1934 году. Я после смерти Сергея жила одна в комнате, смежной с церковным этажом. Как-то ночью меня разбудила возня в коридоре – что-то тяжелое тащили, потом в церкви что-то двигали и долго так работали, точно разбирали пол или стену.

В следующее воскресенье я, как всегда обедала у Pfaff и проводила там весь день – это была добрая семья, которая мне помогала. Там же – в другие дни – бывала Фаина Ивановна, друг Юлии Федоровны Pfaff. Я (очень наивно) возьми да и расскажи Юлии Федоровне, что слыхала. «Да, да – говорит Юлия Федоровна – Фаина Ивановна сказала, что они все драгоценности спрятали в церкви».

Через некоторое время поднялся в Риме вопрос о передаче Villa Borodine Союзу инвалидов и в Меран приехал генерал Гурко для переговоров. Он спал в комнате рядом со мной и должен был в тот вечер уехать (Союзу инвалидов Дом получить не удалось). Дело было весной – я спала с открытым окном. Просыпаюсь, слышу шум, какое-то звякание, думаю «это генерал собирается к отъезду» и засыпаю. Снова шум – «верно, дождь капает» — и опять задремала. И вижу сон: кругом стоят монахини и монахини, одна мне подает поднос, полный всяких костей, желтых и белых, говоря: «возьми кость себе в знак общности с мертвыми – тебе жизни нет даже до зари, даже и часа нет». Я не беру…

Открываю глаза (изголовье моей кровати как раз у окна) – на подоконнике сидит мужчина, уже спустивший одну ногу. Я, перекрестившись, сразу зажгла свет и выбежала в коридор, крича не своим голосом: «Hilfe! Hilfe! Ein Mann ». Но коридор был пуст, и силуэт с конусообразной головой не двигался с места. Я продолжала кричать, и он, не сразу, исчез.

Через несколько мгновений вбегает взолнованый Алоис, наш дворник: «Вы его узнали?». «Кто это был?» Тогда Алоис, грозя пальцем, заявил: «Ничего не говорите».

На следующее утро приходит Фаина Ивановна (я была еще в кровати) с горничной Марией, любовницей разведенного Алоиса, и, по обычаю крутя пальцами волосы на подбородке, хихикнула: «Вам все приснилось. Но полиции ничего не говорите».

В ту ночь я совершенно поседела…

Через два дня приходит Фаина Ивановна и говорит: «Теперь пойдем в полицию». Полицейский сразу спросил: «Это был брат Алоиса? Он опять сбежал из австрийской тюрьмы!» Выяснилось, что брат нашего сторожа уже и раньше убегал из тюрьмы и скрывался в подвале Бородинского Дома, а когда вышел за ворота, то его поймала полиция. На этот раз, сбежав, он задумал украсть церковные драгоценности, но из-за меня его преступный план сорвался.

***

История это произошла во время Великого поста, а на Пятой его неделе приехал из Берлина о. Иоанн Шаховской, остановившийся на 3-м этаже. Он пришел ко мне и заботливо окропил комнату святой водой, говоря «злой человек был». Потом мы с сестрами Евгенией и Еленой фон Энгель и с о. Иоанном служили в его комнате Канон Андрея Критского и пели «Помилуй мя, боже, помилуй мя»…

***

После Троицы в Бородинский дом поселилась латышская семья S. [Стуре] – старый отец, еще молодая мать и две взрослых дочери. Мы с ними познакомились еще раньше в 1932 году, на празднике шествия колесниц. Тогда фотограф Renar задумал устроить «русскую тройку» — были высланы костюмы из миланской «Scala». Говорю «мы», имея в виду незабвенную Амалию Генриховну фон Мейер, вдову русского генерала (которая меня и устроила из Берлина в «Русский Дом»), и ее очень милую дочь Люсю.

Это шествие «тройки» было очень веселым. И латышка-мать с дочерьми показались нам очень симпатичными.

Сестра О. Н. S. [Ольги Николаевны Стуре] была замужем за итальянцем, имевшим на променаде магазин венецианских изделий. Его держала О. Н., ведя фальшивые книги – это открыла полиция и присудила к большому штрафу. О. Н. пришла к Амалии Генриховне, жившей на вилле “Moskau” в Бородинском же саду, и плача жемчужными слезами, умоляла попросить у Pfaff заплатить за нее этот высокий штраф. Надо сказать, что Pfaff были очень богаты – миллионеры. Wilhelm Pfaff, будучи молодым аптекарем, заинтересовался «сантанином», средством против желудочных червей. Узнав, что он растет в изобилии в России, в Ташкенте, он поехал в Москву, женился на дочери немецкого учителя Keiser, Юлии Федоровне (ее мать была русской православной, вот почему и Юлия Федоровна была православной), ангельской доброты и щедрой души. В Ташкенте Pfaff начал собирать это растение, устроил фабрикук и нажил отправкой «сантанина» в Германию громадный капитал. Во время Первой мировой войны он был выселен из России и, купив чудный дом, поселился в Меране.

Штраф добрые Pfaff за нее заплатили, оставалось еще уговорить Фаину Ивановну взять их в Русский Дом, но она: «ни за что! они протестанты» (надо отдать справеливость — Фаина Ивановна прекрасно берегла русское добро, ничего не распродавала, все держала в порядке).

Мы, то есть дорогая Амалия Генриховна, Люся и я, очень старались устроить семью S, и уговорили Фаину Ивановну.

Они поселились в нижнем этаже Villa Borodine. О. Н. скоро вошла в полное доверие к Фаине Ивановне, и когда та умирала (в 1938 году), была при ней неразлучна и никого не подпускала. О. Н. получила от Фаины Ивановны даже ключи от церкви, а когда арендатор Abler с женой вошли в квартиру покойной Мессинг, то нашли ее пустой, даже почти без мебели. С тех пор О. Н. и ее младшая дочь стали специализироваться на продаже антикварных вещей.

***

После смерти фон Мессинг, Villa Borodine была сдана в аренду – очень порядочной чете Abler. Вместо Алоиса дворником стал служить брат Frau Abler. Раз ко мне вбегает Abler и кричит: «Вы все сидите и пишите, а из церкви сундуки выносят». Я выбежала, но уже никого не было. А выносили, сказал Abler, Алоис с Марией. Я тут же сообщила Владыке Владимиру в Париж (мы были тогда в Парижской юрисдикции), но это ни к чему не привело – наоборот, все обрушилось на меня: придравшись к моему советскому еще паспорту, который я держала из-за своих близких оставшихся в России, меня решили выселить из Русского Дома. Однако дорогая Амалия Генриховна меня и тут спасла через своего двоюродного брата, бывшего консулом в Риме: он мне выхлопотал – когда никому больше не давали – «нансеновский» паспорт.

Все спрятанные Фаиной Дмитриевной драгоценности в церкви навсегда исчзели.

Меран, 27 февраля 1979 г.

07-07-2014