Козловский Петр Борисович

Опубл.: Пьеро Кацццола, "Русский Пьемонт" / Сост., научная ред., перевод: М.Г. Талалай, М.: Старая Басманная, 2013. 

Дипломат Петр Борисович Козловский (1783-1840) служил посланником при Савойском дворе в тот драматический момент, когда савойские правители под давлением революционных событий были вынуждены покинуть их материковые владения (они вошли в состав Франции, сначала республиканской, потом императорской) и укрыться на Сардинии, единственном месте, оставшемся под их скипетром.

Уникальный человек, с задатками лингвиста и историка, Козловский был расположен к либерально-конституциональным веяниям, в отличие от своего предшественника князя А.М. Белосельского-Белозерского, российского представителя в Турине в 1792-1793 гг.[1]

Он родился в Москве[2] в 1783 г., в семье деспотичного и скряжистого премьер-майора Бориса Петровича Козловского (1754-1809). Ради экономии ребенку дали небрежное семейное воспитание, а потом определили в скромный петербургский пансион. Вместе с тем молодой Петр рос в обществе образованных иностранцев, преимущественно французских эмигрантов, что способствовало его раннему умственному развитию и знанию языков[3]. Уже в 17 лет, сочиняя собственные стихи, он перевел «Страдания юного Вертера» Гёте[4]. В 1801 г. Петр поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел, где познакомился с представителями кружка т.н. архивных юношей — братьями Александром и Андреем Тургеневыми, Василием Жуковским. Тучный молодой «архивист» (напоминавший телосложением Бурбонов) вызывал насмешки своих друзей и коллег[5].

В следующем 1802 году Козловский был послан в русскую миссию в Вену. Служивший там посланником опытный дипломат князь А.М. Куракин, оценив дарования юного Петра, всячески ему помогал[6].

Спустя год, в 1803 г. Козловского назначают секретарем при русской миссии в Сардинском королевстве, правители которого тогда жили в изгнании в Риме. В тот момент, после отречения Карла-Эммануила IV, его преемником стал Виктор-Эммануил I: хотя его корона не была официально признана, правительства России, Англии и Португалии выплачивали монарху-изгнаннику субсидию – как «жертве» французского республиканского произвола.

Главой российской миссии в Сардинском королевстве являлся посланник Яким Егорович Лизакевич, опытный дипломат: в 1794-1798 гг. он служил поверенным в делах при Генуэзской республике, одновременно возглавляя консульство в Ницце, находившейся тогда еще в составе Савойских земель. В 1798 г., после оккупации Генуи французами, миссия там была закрыта, и Лизакевич в результате попал в Рим, посланником при Сардинском королевстве. Уже в летах, он подумывал теперь об отставке.

В Риме Козловский сблизился с Шатобрианом, в то время секретарем посольства Франции. Молодые дипломаты вместе открывали античность, исследовали руины. Вдохновленный древнеримской историей, Петр стал писать о ней трактат, читая его своим знакомым, которые поощряли подобные гуманитарные занятия (к сожалению, трактат не уцелел). Тогда же в Риме он познакомился с просвещенным французским иезуитом Лами [Lamy], ставшим его наставником по ряду материй – математике, латыни, истории. Отношения с Лами привели ко внутреннему религиозному перевороту: Козловский тайно принял католичество.

Молодой человек слыл чудаком; друзья обвиняли его как в придирчивом педантизме, так и в странностях, уподобляя его голову огромной библиотеке, пребывавшей в беспорядке.

О нем рассказывали следующий анекдот. Отправившись на аудиенцию к Папе Римскому, он облачился в высокие шелковые чулки и взял с собой двух слуг, обязанных непрестанно повторять его звание и поправлять одежды. В Ватикане он принял некоего кардинала за понтифика, целуя ему руку и титулуя «Vostra Sanità [Ваше здоровье]», вместо полагавшегося «Vostra Santità [Ваше святейшество]». Осознав ошибки, он не стал в них признаваться. Попав, наконец, на прием к Папе Пию VII, имел с ним долгую и любезную беседу, после чего не спал всю ночь.

Анекдоты, не без гротеска в гоголевском стиле, сопровождали и его поездки на водные курорты (в Липецк и в английский Бат). Одновременно он «отличался» на светских раутах и балах[7].

Наступил 1806 год. Наполеон, объявивший Англии «континентальную блокаду», перестал терпеть присутствие Савойского Дома в Риме и иностранные при нем представительства. Под его давлением Виктор-Эммануил I покинул материк и отправился на Сардинию – вслед за своим братом Карлом-Феликсом, объявленным вице-королем.

Именно Козловский нашел для Виктора-Эммануила русское судно, отплыв вместе с ним на остров. Уплыли на Сардинию и несколько членов маленькой русской миссии при Савойском дворе, в том числе Лизакевич, который, впрочем, через два года посчитал, что пришел подходящий момент для отставки и вернулся в Россию. Жизнь на острове являлась настоящей синекурой: связи с Петербургом были слабыми, депеши шли месяцами. Историк Доменико Карутти, изучивший историю Савойского двора во время Французской революции и наполеоновской Империи, сообщал, что в столичном Кальяри Британию представляли Смит и сменивший его Хилл, а Россию – «князь Козловский (Kozlosfsky), легкомысленный и маловажный юноша»[8].

На Сардинии дипломат, вероятно, порядком скучавший, опять принялся за исторические изыскания – на сей раз его увлекла история генуэзского присутствия в Крыму в XIV-XV вв. (неясно, какими источниками он при этом пользовался). Судьба данного исследования тоже неизвестна[9].

И депеши Жозефа де Местра[10], савойского посланника в Петербурге с 1803 г., свидетельствуют о тогдашней как будто невысокой репутации Козловского:

Каждый умный человек должен знать две вещи: 1) кто он; 2) где он. Мне кажется очевидным, что князь Козловский [Kozloffsky] есть поверенный в делах Е[го] В[величеста] и что он находится в Кальяри, причем находится тут по повелению своего хозяина. Я не вижу особых трудностей в его положении. Он должен нравиться двору; должен посещать дома, угодные двору; отдалиться от англичан без отдаления; сблизиться с французами без сближения; говорить о духовном с моей сестрой и о физическом – с ее мужем; потом идти спать. Если он всего это не сделает, то сломает себе шею[11].

В этом тексте, не без иронии и легкого раздражения, очевидны высокие умения Жозефа де Местра, «маэстро дипломатии». Когда же он познакомился с Козловским лично в Петербурге, то, похоже, изменил свое мнение, проникнувшись к нему симпатией. Вот что де Местр писал о нем в 1811 г. к сардинскому двору в Кальяри: «Сюда прибыл Козловский. Я нахожу в нем доброту и дух познаний, особенно в области дел политики и методов дипломатии, которые имеют незаурядный уровень»[12].

После Тильзитского мира 1807 г. между двумя императорами – Александром и Наполеоном – к большому неудовольствию Савойского двора Козловский вдруг выказал себя франкофилом. Дипломат установил развитые контакты с французскими властями на Корсике и на материке. Известно, что он способствовал бегству пленных французских солдат, заключенных испанцами на Балеарских островах, на ту же Корсику. По этой причине Наполеон, пусть и считавший Козловского недалеким, наградил его Орденом Почетного легиона.

Когда в 1809 г. на Сардинию в гости к Виктору-Эммануилу I прибыл молодой герцог Орлеанский (будущий король Франции Луи-Филипп), Козловский имел возможность широко с ним общаться, разделив в течении полугода совместное жилье на одной вилле под Кальяри. В следующем году на Сардинию приплыл Люсьен (Лучано) Бонапарт, поссорившийся со своим братом-императором и намеревавшийся эмигрировать в Америку, и именно Козловский, осознав деликатность положения, посоветовал королю – через статс-секретаря Росси – не принимать его, дабы не раздражать Наполеона. Виктор-Эммануил I внял совету Козловского, и Люсьену разрешили пребывать на острове лишь десять дней. Козловский, с ним повстречавшийся, предложил план отправки Люсьена на Корсику, перевезя его через Сардинию, однако на сей раз его не послушали, и брата императора увезли англичане на Мальту (позднее Люсьен, как известно, примирился с Наполеоном, а после его окончательного падения долго жил в Риме[13]).

В 1811 г. в результате отставки либерального кабинета графа Сперанского и возобладания «старо-русского» курса Козловский был отозван в Петербург, в канцелярию графа Румянцева, где прослужил, впрочем, недолго: с началом войны 1812 г. Александр I, благоволивший к нему, командировал Козловского в штаб-квартиру российской армии в Вильне.

Но уже той же осенью, в сентябре 1812 г., император, присвоив ему почетный придворный титул камергера, поставил в новую должность – полномочного и чрезвычайного посланника в Сардинском королевстве. Не без участия дипломата Александр составил дружеские послания к Виктору-Эммануилу I. Однако они достигли савойского монарха лишь спустя полгода: корабль, на котором плыл Козловский, потерпел крушение на Балтийском море, близ Аландских островов, и путешественника доставили в Лондон. Похоже, однако, что он не очень спешил в Кальяри, оставшись в английской столице на несколько месяцев, завоевав там успех в свете и сблизившись с космополитической культурной элитой, в том числе – с писательницей де Сталь (позднее он встречался с ней и в Швейцарии, на даче в Коппе).

В целом его характеризовала некая халатность по отношению к прямым обязанностям, сочетавшаяся с чудачествами. Так, из одного из писем сардинского статс-секретаря Алессандро Росси к Жозефу де Местру в Петербург в мае 1813 г. явствует, что Козловский из Англии якобы рвется на место назначения (но не едет) – при этом дипломат совершенно «забывает» о письмах царя, ждущих в Лондоне передачи савойскому монарху. В итоге эти важные послания уходят на Сардинию по иным каналам – через русского посла в Лондоне.

Петр Борисович прибывает в итоге в Кальяри в августе 1813 г. и остается тут до мая 1814 г., когда поворот военно-политической ситуации в Европе позволяет Савойскому Двору наконец-то вернуться на континент.

Среди немногочисленных депеш Козловского в Петербург выделяется одна, написанная 10 мая 1814 г. в Генуе[14] непосредственно к Александру I (была приложена и записка савойского короля к царю-«покровителю»).

В депеше изложены три основные темы: 1) ситуация в Италии после падения там французского господства; 2) чаяния Савойского Дома по расширению территориальных владений как компенсация за наполеоновское разорение; 3) возвращение короля и его правительства в Турин, с премьер-министром маркизом ди Сан Марцано (пусть и скомпрометировавшего себя сотрудничеством с французами, но даровитым политиком, которому доверял и сам царь). Посланник сообщает о пребывании савойского короля в Генуе, в окружении англичан, и о доставленном туда сардинским генералом Мишо [Michaud] послании царя: Виктор-Эммануил, «бесконечно благодарный», просил Козловского передать царю – в его «покровительствующие длани» – все свои надежды.

Достаточно подробно Козловский пишет здесь царю о последних событиях в северной Италии – о том, как австрийский генерал Бубна (не считаясь с соглашением, достигнутом между Богарне и Боргезе, с одной стороны, и маршалом Беллегардом и лордом Бентинком, с другой) занял со своими войсками пьемонтские крепости, обещая остаться там якобы только на время, необходимое для восстановления порядка; о том, что лорд Бентинк торопит короля срочно прибыть в Турин, если тот уверен в расположенности к нему населения; о том, что король так и порешил, объявив (через графа Ревеля) австрийцу Бубне о своем намерении вернуться в пьемонтскую столицу. Козловский увещевает царя поддержать савойского монарха – в первую очередь, в его противостоянии австрийским аппетитам. Информирует он и о нерешительности короля по отношению к Генуе: этот богатый порт савойская корона желала бы иметь своим, однако опасалась его вековых стремлений к независимости. Касается дипломат и конституционного вопроса, от которого пытался уйти Сардинский двор, но который остро вставал на повестке дня по всей Италии.

Этот документ, интересный многими аспектами, определенным образом «искупает», если так можно выразиться, предыдущее поверхностное отношение Козловского к дипломатическим обязанностям. Как искусный информант и аналитик, он дает свою проницательную оценку и австрийцам: как 15 лет ранее, когда Суворов вошел в Пьемонт с намерением реставрировать савойское правление, так и в новый период австрийцы высокомерно относились к своим союзникам, помыкая пьемонтцами как вассалами.

Виктор-Эммануил I по возвращении в Турин, согласно Козловскому, был «весьма беспокоен», будучи озабочен либерально-конституциональными движениями за независимость и объединение Италии. Этому движению король собирался противопоставить 3 тыс. английских солдат и 6 швейцарских полков. Савойское королевство, помимо прочего, желало по-прежнему – и одновременно опасалось – своего территориального расширения за счет бывшей Генуэзской республики.

Когда 20 мая 1814 г. король со своими министрами и с горсткой дипломатов въехал в Турин, обстановка тут была вовсе не безмятежная. Козловский впервые увидел королевскую столицу, и его проницательные наблюдения, смешанные с эмоциями, запечатлелись в депешах в Петербург.

Однако в том 14-м году пребывание российского дипломата в Турине оказалось недолгим. Уже в июне Александр, отправившись в Лондон, повелел Козловскому присоединиться к царской свите, а в октябре отправил его из Англии в Вену, на знаменитый конгресс. В задачу дипломата входило представление союзникам проекта по присоединению генуэзского края к Пьемонту. В австрийской столице Петр Борисович познакомился с такими блестящими личностями, как братья Гумбольдты, Ипсиланти, Шамбонá де ла Гард (оценивший широкие знания и независимость суждений Козловского), престарелый принц де Линь (блестящий государственный деятель XVIII в., сказавший известную фразу, что «Конгресс танцует, но не движется», и пожелавший тому же Конгрессу увидеть блестящий спектакль собственных похорон, что в результате и произошло)[15].

По возвращению в Турин Козловский попал под подозрение королевского правительства из-за своих откровенных речей и явных либеральных симпатий. Сам сардинский канцлер граф ди Валлеза, назвав его «экстравагантным апостолом вольнолюбия и конституции», написал через Жозефа де Местра в Петербург просьбу об отозвании дипломата…

Колоритный портрет Козловского дал его австрийский коллега Штаремберг [Starhemberg], относивший Петра Борисовича «всё еще к веку Великой Екатерины»[16]. К этому определению, сообщенному в письме к Меттерниху в мае 1817 г., он добавлял, что свободные манеры, культура и ум, тенденции к сатире и сарказму выглядят слишком контрастно на фоне «буклей» савойцев, в то время как благоразумным туринцам он представлялся попросту скандальным. Одновременно Штаремберг необоснованно описывал российского дипломата как «поклонника Австрии» и консерватора в душе, притворно выступавшего в позе филантропа и вольнодумца.

Похоже, что царя до поры до времени не смущала экстравагантность своего посланника, и он ценил сатирический стиль его депеш, высмеивавших сардинское правительство.

Опубликованная переписка с Веной при этом не дает конкретных данных о связях Козловского с пьемонтскими «диссидентами», в то время как обнаруживает постоянное беспокойство Меттерниха по поводу «интриг» русских посетителей Апеннинского полуострова[17].

Известно, что и тогдашние послы Франции (герцог де Дальберг) и Испании (граф Бардакси) были замечены в либерализме: закономерно, что в конце 1810-х гг., в период консервативной Реставрации, революционно настроенные пьемонтцы, будущие герои восстания 1821 г., искали контакты с иностранными миссиями, включая, конечно, и российскую. Однако если связи Козловского с карбонариями весьма предположительны, нет сомнений в его политической близости с юным князем Карлом-Альбертом Савойским[18]. Князь, воспитанный во Франции и Швейцарии, отслужив офицером в наполеоновской армии, будучи в Турине в 1818 г., посетил одним ранним утром Козловского и позднее заявил, что с ним его объединяет стремление к политическому прогрессу в русле либерального правления царя Александра[19].

В действительности, в те годы от русских дипломатических кругов в Пьемонте исходили странные посылы к конституции и к либерализму, якобы санкционированные самим царем[20]. Понятно, что и Козловский мог являться эпицентром таких импульсов. С итальянскими либералами, кроме того, встречался в те годы и Лагарп, бывший наставник царя, сопровождавший его брата, великого князя Михаила Павловича, в поездке по Апеннинам, и российский министр Каподистрия.

Любопытным эпизодом дипломатической миссии Козловского стало урегулирование территориальных разногласий между Швейцарией и Сардинским королевством. Россия в те годы проводила политику в пользу Швейцарии, не без влияния Лагарпа, свидетельством чему являются пространные инструкции Козловскому, высланные министром Каподистрией в августе 1816 г.[21]

В целом вопрос о границах между Францией, Швейцарией и Сардинским королевством, возобновляемых по принципу легитимности на 1792 г., похоже, весьма интересовал царя Александра – согласно его желанию Козловский уже годом ранее, в 1815 г., занимался урегулированием пограничных споров. Работы по демаркации начались в Париже, продолжились в Турине и затем «на местах». Об этом вспоминал швейцарский представитель женевец Шарль Пикте де Рошмон [Pictet de Rochemond], друживший тогда с Козловским. Он сообщал также, что российский дипломат жил в тайном браке с итальянкой [Джоанной Реборой], вроде бы генуэзкой, от которой прижил двух детей: посетив жилище Козловского в Турине, он увидел в спальне сидевшую в углу красивую даму, которая была погружена в чтение книги, или притворялась, что читала[22].

Еще будучи в Турине, до своего перевода в Германию, Козловский получил циркулярное письмо от Каподистрии, разосланное по всем представительствам Империи, с текстом знаменитой речи Александра в польском Сейме 15 марта 1818 г., с обещанием конституции. На вопрос одного туринского чиновника относительно желания России видеть и в Пьемонте конституционное правление, подобно обещанному полякам, Козловский отвечал, что все европейские монархии должны бы воспринять влияние французской конституции. Про него сплетничали, что он действовал как «архиякобинец», что рассылал подложные указы и анонимные письма с целью разжечь революцию – ореол «экстравагантного апостола вольнолюбия» сложился окончательно, и не в пользу дипломата. Нельзя исключить и происки австрийцев, недовольных русским либералом. В результате в Петербурге посчитали благоразумнее удалить его из Турина к более спокойные государства[23] – так он стал в 1818 г. посланником при короле Вюртембургском в Штутгарте и поверенным в делах при герцоге Баденском в Карлсруэ.

Дипломатическая карьера Козловского закатывалась: окончательный его отзыв с дипломатического поста произошел в 1820 г., когда он был официальным образом переведен в ведомство Коллегии иностранных дел, а в 1821 г. вовсе отставлен от службы.

Петр Борисович отправился путешествовать по Европе, жительствуя в Берлине, Брюсселе, Париже, Лондоне и в разных городах Италии. Он возвращается к письменному столу и сочиняет, на французском, «Tableau de la cour de France» (Обзор французского двора, 1824 – книга была напечатана, но, по совету друзей, которые нашли ее слишком смелой, не обнародована), «Lettre d'un protestant d'Allemagne à Monseigneur l'évêque de Chester» (Письмо немецкого протестанта к епископу Честерскому, 1825), «Lettres au duc de Broglie sur les prisonniers de Vincennes» (Письма к герцогу де Брою о венсенских узниках, 1830), на английском – «Belgium in 1830» (Бельгия в 1830 г.).

После долгого отсутствия, в 1835 г., Козловский вернулся на родину, сразу же заняв подобающее место в культурном обществе. По предложению Пушкина он принял участие в «Современнике» и напечатал в 1836 г. в 1-ом и 3-ем томах этого журнала две статьи: «Разбор парижского математического ежегодника на 1830 год» и «О надежде» (о теории вероятностей); кроме того, в 6-ом томе «Современника» напечатана его статья о паровых машинах. Поступив затем в 1836 г. снова на службу в МИД, с назначением состоять при наместнике Царства Польского, Козловский был командирован в южную Польшу и представил замечательный отчет о плавильнях, молотовых, каменноугольных копях и других отраслях горнозаводской промышленности края. Он был действительно человек недюжинный, что подтверждается отзывом о нем А.С. Пушкина, который в письме к П.Я. Чаадаеву в 1836 г. писал: «Козловский был бы для меня провидением, если бы он захотел сделаться раз навсегда писателем».

В литературном отношении он был строгий классик, особенно любил Ювенала[24]. Что же касается новейшей литературы, то, за исключением сочинений исторических политических и сочинений по точным наукам, он не только ее не уважал, но даже и не признавал, за исключением Байрона и того же Пушкина.

В 1839 г. Козловский перевел на французский язык статью В.А. Поленова «Об отправлении Брауншвейгской фамилии из Холмогор в Датские владения»[25] и отдал перевод известному литератору Астольфу маркизу де Кюстину, который и поместил его в приложении к своей знаменитой книги «Россия в 1839 году»[26].

Скончался он в Париже 26 октября 1840 г.

Для дипломатической деятельности Козловского его служение при Сардинском дворе стало самым важным. Оно охватило, с небольшими интервалами, 15 лет – с 1803 по 1818 г. Представляется действительно необыкновенным и экстравагантным, что российский дипломат, тайный католик, действовал в Турине еще как тайный республиканец, чуть ли не карбонарий. О подобной его подпольной работе писали итальянские историки Франко Вентури и Джузеппе Берти. Русская исследовательница М.А. Ковальская более сдержано относилась к такой оценке Козловского, не отрицая его связей с рядом пьемонтских либералов. Среди них, в первую очередь, следует назвать принца Карла-Альберта, будущего сардинского короля. В одном из последних донесений из Турина, от 20 апреля (2 мая) 1818 г. дипломат подробно докладывал о своих беседах с князем и о его конституционных убеждениях. Другое свидетельство либеральных симпатий Козловского – переписка с маркизом ди Сан-Марцано, одним из главных деятелей позднейшей революции 1821 г. После ее поражения маркиз прислал уже бывшему дипломату письмо с меморандумом о целях революции и о причинах ее неудачи. Маркиз, выказывая симпатию к своему русскому другу, просил распространить меморандум в Европе и помочь таким образом политическому прогрессу Пьемонта[27].

 

29-07-2014