РУССКИЕ ЖИТЕЛИ АМАЛЬФИТАНСКОГО БЕРЕГА

Опубл.: Русская эмиграция на итальянском Юге // Русские в Италии: Культурное наследие эмиграции. М.: Русский Путь, 2006.

Один из самых чудесных уголков Италии, да и всей Европы — Амальфитанское побережье, недавно признанное ЮНЕСКО как культурное достояние всего человечества. Среди гор и моря, под сенью цитрусовых рощ тут, как будто, нет места для человеческих скорбей. На главных воротах Амальфи, в самом деле, написано стихотворное: «Когда амальфитанцы после кончины попадут в Рай, они увидят там уже знакомые места».
Однако и тут, понятно, случаются разного рода грустные истории, а тяжелый ХХ век не миновал и этих краев. Но все-таки тут его поступь была значительно мягче.
Уже в 1920-1930-е гг. Амальфи, а также соседние поселения Равелло и Позитано, стали своеобразным убежищем для разного рода иностранцев: немаловажную роль играла патриархальная дешевизна этих мест и относительно либеральный общественный климат, «под сенью» соседнего космополитичного и богемного Капри.
Самым первым жителем-россиянином Амальфитанского побережья, еще до революции, стал литератор Михаил Николаевич Семенов. Купив в Позитано полуразрушенную мельницу, он решил переждать тут Первую мировую войну, а за ней и революцию. В Советскую Россию ему, однако, не хотелось возвращаться, и со временем его гостеприимная мельница стала удобной дачей для многих артистов-эмигрантов – С. Дягилева, В. Нижинского, И. Стравинского. Приезд Леонида Мясина (1985-1979) стал судьбоносным: хореографу, делавшему блестящую карьеру на Западе, необычайно понравился этот уголок, точнее – маленький архипелаг перед Позитано, Ли-Галли. «Я чувствовал, — позднее писал Мясин — что здесь мог бы найти уединение, в котором нуждался, откажись я от изнуряющего давления избранной мною карьеры, и решил, что однажды куплю эти островки и сделаю их своим домом». В итоге Семенов стал исполнять роль «мажордома» хореографа, организовывая на Ли-Галли побывки его и его друзей, а на досуге сочиняя мемуары, изданные затем на итальянском языке с символическим титулом «Бахус и русалки» (Рим, 1950). Позитанцам литератор запомнился своим экстравагантным поведением: любуясь стихией, он в шторм уходил в море, разгуливал по своим владениям нагишом, утверждая, что ему необходим полный контакт с природой, вечера проводил в трактире, обучая посетителей азартным играм. Однако за внешне удачной интеграцией стоял драматический опыт: еще в 1919 г. Семенова пытались депортировать из Италии из-за отсутствия вида на жительство (в действительности, в нем подозревали «красного» агента – эти подозрения позднее разделяли и многие «белые» эмигранты). Вне сомнения, именно «дамоклов меч» депортации подвиг литератора в позднейшем на сотрудничество с секретными службами муссолиниевского режима, продолжавшееся вплоть до падения режима.
Перед смертью он написал странное завещание – «Прошу похоронить меня в море, так как в своей жизни я съел столько рыбы, что будет правильно, если рыба съест меня». Однако его вдова отказалась выполнить такую экзотическую последнюю волю, и Семенова похоронили вполне по-христиански, на местном кладбище.
В конце 1920-х гг. в том же Позитано обосновался участник Гражданской войны, живописец-самоучка Иван Панкратьевич Загоруйко . Талантливый пейзажист, он писал и портреты местных жителей, а также виды покинутой России. Необычна серия видов Валаамского монастыря, посещенного художником в середине 1930-х гг., когда ладожский архипелаг входил в состав Финляндии. Ему принадлежит и большое трагическое полотно символического значения: отрубленные головы витязей на поле, заросшем чертополохом на фоне горящего Кремля. Художник пользовался успехом, но его судьба серьезно изменилась во время Второй мировой войны, когда фашистские власти решили удалить иностранцев из стратегических зон, в том числе с Амальфитанского побережья: они опасались, что те будут подавать тайные знаки англо-американской авиации и субмаринам. Наиболее эффективным средством защиты в тот период стали фальшивые справки о болезнях: такую бумагу предоставил в полицию и Загоруйко. В итоге ему разрешили остаться в Позитано, но он был вынужден подписать т.н. «Verbale di diffida» (Предупредительный протокол), в соответствии с которым ему запрещалось принимать гостей у себя дома, уходить за городскую черту Позитано и писать картины на пленэре. Пейзажи служили основной тематикой живописца, и для него наступили голодные времена. С окончанием войны Загоруйко вновь деятельно включился в художественную жизнь. Он жил один, и после его смерти соседи-итальянцы соорудили для художника красивое надгробие, с фразой, которую они часто от него слышали: “Com’e’ bello il mondo di Dio” – «Как прекрасен Божий мир».
Его коллега по искусству, художник Василий Николаевич Нечитайлов, обосновался в этих краях, вероятно, благодаря знакомству с Загоруйко в рядах Добровольческой армии. Первые эмигрантские годы он провел в Болгарии, затем перебрался во Францию, а в 1936 г. после кратковременных остановок в Венеции, Флоренции и Риме поселился на Амальфитанском берегу. Оба художника завоевали признание в этом краю, но их пути были различны: если Загоруйко писал натуру и портреты, то Нечитайлов сосредоточился на религиозной живописи. К концу 1930-х гг. относится его сближение с местным духовенством. Драматический военный период он провел в тихом горном Равелло, стараясь не привлекать к себе внимания. В послевоенные годы его покровителем стал епископ Анджело Россини, в 1947-1965 гг. – предстоятель Амальфитанской кафедры. По его заказу художник написал ставшую известной картину «Чудесный лов». Помещенная на входной стене кафедрального собора Амальфи, в крипте которого с 1208 года почивают мощи апостола Андрея, увезенные из Константинополя во время Четвертого крестового похода, картина своим сюжетом была связана с Первозванным апостолом. Особую популярность «Чудесному лову» сообщили образы рыбаков и учеников Христа, в которых живописец передал черты знакомых ему амальфитанцев. В одном из персонажей, согласно ренессансной традиции, автор изобразил себя.
Собор в Позитано украшает другая близкая по манере картина, написанная Нечитайловым в 1950-е гг. На ней изображено важнейшее местное событие XII в. – прибытие морем чудотворной богородичной иконы. Среди персонажей, ее встречающих, жители Позитано узнавали себя и автора картины. Еще одним выдающимся произведением Нечитайлова стала картина «Амальфитанская Мадонна», украсившая алтарь домовой церкви в бывшей Амальфитанской семинарии. Характерно, что в образе Девы Марии, запечатленной на фоне изрезанного побережья Амальфи, просматриваются славянские черты. По характеру Нечитайлов был нелюдимым и неохотно шел на общение; основным его увлечением являлось пчеловодство. В этой сфере художник достиг такого авторитета, что в 1947 г. был приглашен на Первый общеитальянский конгресс пчеловодов в Анконе. К концу жизни Нечитайлова начали мучить призраки Гражданской войны, чекисты, «красные» шпионы и тому подобное. Художник почти никого не подпускал к себе, уничтожил личный архив, а в последние дни, весной 1980 г., говорил исключительно на русском языке, понять который никто из окружавших его амальфитанцев был не в состоянии….
Крупнейший вклад в развитие местных художественных ремесел внесла Ирина Вячеславовна Ковальская, которую из-за ошибочной изначальной записи именуют в Италии «Kowaliska». Ирина родилась в Варшаве; ее мать, была родом из Петербурга. Сразу после окончания советско-польской войны Ковальские перебрались в Вену, где Ирина закончила художественная образование. На Итальянском Юге она обосновалась с 1934 г., посвятив необычайно много усилий развитию керамического производства, центр которого издавна сложился в местечке Вьетри-суль-Маре, близ Амальфи. Ей же принадлежат многие образцы дизайна, способствовавшие появлению особого Позитанского стиля (Moda Positano). Ковальская вращалась преимущественно в немецкоязычном мире, и на Амальфитанском побережье она нашла спутника жизни – писателя Армина Т. Вегнера (1886-1978), известного своим страстным разоблачением геноцида армян в Турции. В 1933 г. Вегнер написал открытое письмо к Гитлеру с требованием прекратить расовые преследования, за что был заключен в концлагерь, а по освобождении навсегда покинул родину, обосновавшись в 1936 г. в Италии. Недавно альбом фотографий погрома армян, тайком снятый Вегнером, опубликован и в России.
Вторая мировая война нанесла сильный удар по едва сформировавшейся русской колонии на Амальфианском берегу. В 1939 г. спустя несколько месяцев после начала войны в Позитано, в самом космополитичном поселении берега, власти составили первые списки иностранцев, подлежащих удалению «из-за состояния войны»: из россиян в реестр были включены Зинаида Гельштром (урожд. Смолянова), Николай Тимофеев, Иван Аверин, Александр Зесевич, Людвиг Клинкас, Федор Думлер. Конечно, беженецы пытались уклониться от высылки, о чем свидетельствует переписка полиции г. Салерно с городскими властями Позитано, где лаконично сообщалось, что прошение такого-то аполида (Тимофеева, Думлера и проч.) остаться в Позитано «не удовлетворено: необходимо незамедлительное удаление с последующим рапортом». Следы высланных беженцев затем терялись, за редкими исключениями: об Аверине в Позитано сообщили, что он скончался в сентябре 1941 г. в римском госпитале, а Гельштром после окончания войны, которую она провела интернированной в Aбруццких горах, удалось вернуться (единственной) в Позитано.
После начала агрессии против СССР со стороны Германии и союзной Италии линия властей еще более ужесточилась: 29 июля 1941 г. начальник полиции (квестор) г. Салерно разослал по всем муниципалитетам своей провинции следующий циркуляр: «весьма вероятно, и более того, наверняка, коммунизм вновь с полной силой примется за свою деятельность против Италии и Фашизма. <...>. Нельзя исключить, что при нынешней опасности большевизма его сторонники овладеют новой тактикой и попытаются ввести в Италию взрывчатые вещества для исполнения террористических актов. <...> Поэтому господа подестá [титул мэра при Муссолини. – М.Т.] должны организовать тщательное наблюдение в собственных коммунах над иностранцами». В соответствии с этим распоряжением из Позитано были удалены, из сумевших прежде избежать высылки, студент Павел Дворкинд и художник Григорий Ошеров (оставлены, по состоянию здоровья, всего лишь двое – Загоруйко и Нуссинбаум).
По окончании Второй мировой войны Итальянский Юг увидел новую волну эмиграции из России, получившую название «второй». Для т.н. перемещенных лиц (ди-пи) тут были основаны огромные лагеря, в первую очередь, в Пагани, расположенное уже не на море, а за горным перевалом, ближе к Неаполю.
Дипийцы и не скрывали своего отношения к Италии как к перевалочному пункту, и всеми силами стремились уехать из Европы – подальше от карающей десницы советских органов, занятых принудительной репатриацией. Итальянскому Югу и жизни тут русских дипийцев посвящены многие страницы воспоминаний Бориса Николаевича Ширяева «Ди-Пи в Италии» (Буэнос-Айрес, 1953). Книга обнаруживает легкость его пера, юмор и иронию, которые, впрочем, оставляют место и для драматического и эпического жанра (в тех пассажах, например, где повествуется о выдаче беженцев советским карателям, называемым автором «охотниками за черепами»). Жизнь Ширяева в Италии протекала не только в атмосфере непреходящей угрозы насильственной репатриации, но и в постоянной борьбе с мифологизированным сознанием итальянцев, долго представлявших СССР «раем для трудящихся». И вместе с тем, бывший соловецкий каторжник, в изгнании перепробовавший множество профессий — вплоть до продавца кукол — горячо полюбил эту страну. За множественными ироничными пассажами сквозит его нежность и даже привязанность к Южной Италии, покорившей его как глубокой историей, так и непосредственностью, темпераментностью и отзывчивостью местного люда. Пародоксально: вся книга повествует о драматической битве автора за право уехать «за океан», что в итоге ему и удается; однако проходит несколько лет, и Ширяев при первой возможности сюда возвращается, — уже защищенный, правда, аргентинским паспортом. В Лигурии, в предместье курортного городка Сан-Ремо, и закончился земной путь литератора.
Можно с уверенностью сказать, что именно на Юге Италии Ширяев окончательно сформировался как писатель. Несмотря на полуголодное беженское существование здесь, бывший журналист ощутил тут и могучее призвание, и собственный дар. После первого, чисто филологического труда, «Обзор современной русской литературы», вышедшего по-итальянски (Венеция, 1946), он пишет свой изначальный рассказ, «Соловецкая заутреня», ставший камертоном последующей «Неугасимой лампады» (Нью-Йорк, 1954). На рубеже 1940-1950-х гг. в самых различных эмигрантских изданиях — в «Русской мысли», «Часовой», «Гранях» — выходят художественные произведения Ширяева, сочиненные преимущественно в лагере дипийцев в Пагани (хотя свои тексты он подписывал как написанные им на Капри, вероятно, из-за неблагозвучия на русском топонима Pagani).
Недалеко от Пагани, где жил Ширяев, в городке Портичи, завершилась жизнь другого видного деятеля «дипийцев», священника Евгения Аракина (1886-1957). В конце Второй мировой войны он эмигрировал в Италию из Югославии, войдя в «парижскую» юрисдикцию митрополита Евлогия и обслуживая церкви лагерей для перемещенных лиц сначала на севере, а затем на юге страны.
Из представителей «третьей волны» на Амальфитанском берегу самым ярким стал Рудольф Нуреев – своим легендарным бегством в 1961 г. он по сути дела он инициировал эту волну. В 1988 г. наследники Леонида Мясина продали острова Ли-Галли Нуриеву, мечтавшему о собственной даче на Средиземноморье, где, по его словам, он мог бы «опустить ноги в море». Таким образом здесь сложилась интересная преемстенность двух «волн» – первой и третьей. Однако тяжело больному танцовщику не удалось в полной мере насладится своим средиземноморским приобретением…
В результате всех перипетий к концу ХХ в. в Амальфи и его окрестностях жизнь «исторической» русской диспоры оборвалась.