Кампана, Дино

Опубликовано: Р. Ризалити, "Русская Тоскана", пер. и ред. М.Г. Талалая. СПб., Алетейя, 2012. С. 90-92.

Итальянская и зарубежная критика уделила немалое внимание Дино Кампане [Campana; 1885-1932], тосканскому «прóклятому» поэту, долгое время пребывавшему в забвении. В последние годы о нем выходит одна монография за другой. Известно, что сам поэт сумел напечатать лишь одну книгу – «Canti orfici» («Орфические песни»): несложно представить, сколько литературоведческого текста приходится на каждую ее строчку. Кажется, что исследователи препарировали каждое слово Кампаны, каждую фонема – под всевозможным углом зрения.

И тем не менее, в литературе о Кампане присутствуют лакуны, причем обширные, среди них – тема России и русских. И это — в то время, как одна его песнь посвящена “il russo”, то есть «русскому». Говорилось, что в ней проецируется часть Кампаны – его лихорадочная жажда писать, его гуманистический запал, артистическая натура и предчувствие мученичества, а также, что в песни присутствует кинематографический ракурс, в котором «трудно отделить автопортрет от портрета»[1].

Для заполнения этой лакуны литературоведы используют обрывистые рассказы поэта своему медику Карло Париани:

"Когда был в Бельгии, меня арестовали и посадили на два месяца в тюрьму Сен-Жиль. Там были сумасшедшие и не сумасшедшие. Потом меня отправили в Турнэ, в некий санаторий, так как у меня не было постоянного места, мне нравилась непостоянность. Это была лечебница для павших, в роде дома для душевнобольных. Именно там я встретил одного русского, который никогда не хотел говорить мне своего имени. Он был одним из тех многих русских, что бродили по миру, не зная, чем заняться. Они – немножко интеллектуалы, пишут, делают то сё, но по большей части умирают с голоду. За границей меняют идеи, устраивают заговоры ради модернизации России, а их потом отправляют в Сибирь"[2].

Чуть позднее Кампана вспомнил, что этот русский «устраивал покушения», и что он «вернулся в Россию»[3].

Бельгийское заведение, иначе называемое «приютом св. Бернарда», было государственным, однако бытовое устройство и повседневный уход за больными осуществляла тут монашеская община «Братьев Милосердия». Именно в приюте св. Бернарда, а не в тюрьме, как изображается в повествовании Кампаны, он встретил своего будущего героя (описание «тюрьмы» у поэта уже в первых строках воспроизводит типичную обстановку сумасшедшего дома). Кем был этот человек, русский скрипач и художник с большой рыжеватой бородой, каков на самом деле был его конец? Да, и был он на самом деле?

Процитируем отрывок из стихотворения «Русский»:

К зажатым в аду существам
Сброшенный в темную бездну,
О, Русский, ты мне предстал,
Словно из стран небесных
Внезапно явившийся гость –
Средь воплей, в давке толкучей
Давно перегнившей насквозь
Всемирной навозной кучи.
Как втайне сокрытый клад,
Борода золотая блестела…
И дрогнув, отринул ад
Бессмертную душу. Но тело
Я видел в объятиях смертных
Стиснутое до пота
Призраком новой Химеры
Над человечьим болотом[4].

Приведенное выше свидетельство Карло Париани иначе освещает стихи Кампаны о «русском», нежели это принято у итальянских и зарубежных критиков. Следует принять во внимание и другие элементы, которые присуствуют, к примеру, в переписке поэта с Сибиллой Алерамо, накануне их разрыва. Вот что он пишет ей: «Ты собралась, не сказав мне, что хочешь уехать в Сорренто. Однако ты мне сказала, что я свободен. Русская – во Флоренции, мне написала и я уехал к ней. Прощай, моя дорогая»[5].

Как мы видим, речь идет о некой русской даме, во плоти, а не о некоем удвоении Сибиллы Алерамо. К сожалению, сегодня представляется практически невозможным установить о какой россиянке, проживавшей во Флоренции, идет речь – и это еще одно свидетельство тому, что исследователи уделяют мало внимания реальным биографическим обстоятельствам.

Однако встречи с «русским» и с «русской» не ограничивают круг отношений Дино Кампаны с Россией. Русским языком он как будто не владел, однако в своих рассказах медику Париани утверждал, что ему довелось быть в России. В настоящее время принято подвергать это утверждение сомнению, на наш взгляд, не вполне оправданному.

В своих беседах с Бино Бинацци, рассказывая о своем бродяжнечестве в Агрентине, поэт заявляет:

"Я был в Одессе. Зашел на борт как истопник, потом вышел в Одессе. Продавал хлопушки на ярмарках. Босяки [Bossiaki] – они, как цыгане. На окраинах продавали календари, серпантин. Они сбиваются в группы бродяг по пять-шесть человек"[6].

Совсем недавно немецкая итальянистка Моника Антес сделала интересную попытку определить соотношение между мечтой и реальностью в жизни поэта[7]. Что касается реальности, то она, основываясь на документах, утверждает, что Кампана владел, по крайней мере, пятью языками – французским, немецким, английским, испанским, а также в общем виде славянским. Его бродяжничество – это не только его неприятие семьи, друзей, родины, но и проявление необыкновенной жажды познания. Бродяжничество требует умения выжить, а значит – и самых разнообразных навыков. Отсюда – вполне реальная профессия истопника на корабле, на котором Кампана приплыл в Аргентину (в чем никто не сомневается) и в Одессу (в чем почти все сомневаются).

Удивляет, что критики, бурно обсуждающие, был или не был Кампана в России, не удосужились проверить документы и архивы, ведь для этого нужно сделать дополнительное усилие, а не интерпретировать уже напечатанное. Нам же одесское путешествие Кампаны не представляется вещью совсем фантастической.

Возвращаясь к «проклятому» поэту и к его «русским» знакомым, заметим, что если «русский» – вероятно, может быть его некое alter ego, то «русская», как будто бы вполне конкретная дама, также в итоге может представить затруднения для биографа. В самом деле, тут может быть инфантильная отместка Кампаны его подруге, известной своей фривольностью и доступностью. Возможно, ее «измены» и стали той последней «каплей», что привели поэта к исступлению и душевному заболеванию.

И все-таки был или не был Кампана в России? Представлю еще один аргумент в пользу первого. Сибилла Алерамо всю свою жизнь питала симпатию к этой далекой стране, что, как нам представляется, легко может быть объяснено увлекательными рассказами поэта о его посещении Одессы. Кстати, и в выше цитированном пассаже он употребляет русское слово «босяк» – еще одно свидетельство близкого знакомства с русской средой.

В заключение, процитируем слова Бино Бинацци: «Бедный Кампана! Кто знает, в конце концов, был ли он сумасшедшим? Ведь люди и жизнь его коварно предали». 

10-05-2014