Культурные связи

Ренато Ризалити

Культурные связи в XVIII-XIX веках

Опубликовано: Р. Ризалити, "Русская Тоскана", пер. и ред. М.Г. Талалая. СПб., Алетейя, 2012. С. 65-77.

Уже стало общим местом говорить о разветвленных отношениях России и итальянских государств в XVIII столетии[1].

В одном своем исследования Франко Вентури выявил важность газеты «Notizie del Mondo» относительно военно-дипломатических сведений из России[2]. Другие интересные данные можно почерпнуть из газет «Giornale dei letterati» (Пиза) и «Gazzetta di Firenze» (Флоренция). Однако эти отношения, в действительности, были намного более интенсивными, чем принято думать. Об этом свидетельствуют новые источники. К примеру, ежемесячный журнал «Novelle letterarie», редактируемый единолично Джованни Лами, весьма подробно описывает ряд российских географических открытий, начиная со Второй камчатской экспедиции.

Нельзя сказать, что фигура Джованни Лами (Санта-Кроче-суль-Арно, близ Пизы, 1697 – Флоренция, 1770) в целом изучена достаточно, тем более – его отношения с Восточной Европой[3]. В любом случае, можно утверждать, что после ряда путешествий – в Австрию, Германию, Францию – Лами сумел установить эпистолярные связи с рядом европейских ученых, не замыкаясь исключительно на филологии и теологии, материях, вне сомнения, приоритетных для его «Novelle letterarie».

Возникает естественный вопрос: откуда Джованни Лами черпал свои сведения о России? Сначала нам показалось, что его «информаторами» были словенские и далматские янсенисты, затем возникло предположение о его контактах с доминиканскими монахами из литовских и западнорусских провинций[4]. Даже оставив в стороне его возможную подобную переписку, можно смело утверждать, что Лами читал известия (на латыни) петербургской Академии Наук, которые регулярно присылались во флорентийские библиотеки. Представляется интересным фактом, что Лами включил в свою библиотеку книги (на латыни), митрополита Стефана (Яворского), если вспомнить, что Владыка Стефан учился в польских иезуитских коллегиумах[5]. Устойчивый интерес к России у Джованни Лами подтверждает и то обстоятельство, что Франческо Альгаротти выслал ему экземпляр своих «Писем о России», с дарственной надписью[6].

В 1746 г. Лами пишет, что петербургская Академия Наук осталась крайне «удовлетворена новостями, полученными господами Гмелиным и Миллером[7], двумя ее почтенными профессорами, которые на протяжении десяти лет, с 1733 по 1743 г., трудились по изучению всей Сибири, куда были командированы. <…> Они сообщили большое количество любопытных вещей, в том числе о натуральных редкостях, и привезли с собою двух самоедов, которых вскормил господин Миллер. Академики составили подробнейший отчет об их поездке»[8]. В следующем году «Novelle letterarie» извещает о кончине другого видного российского исследователя – Георга-Вильгельма Стеллера (1709-1746) – в таких выражениях: «Господин Стеллер, известный ботаник и член Академии Наук скончался в Тюмени, месте, расположенном меду Тобольском и Екатеринбургом. Он возвращался с Камчатки, после открытия одного из северных американских островов и после того, как доказал, что их можно быстро достичь от исконной российской территории»[9].

Несомненна важность передаваемых Лами сведений. В целом следует более внимательно рассмотреть научный обмен той поры – в особенности в сфере природоведения (что касается языка общения между итальянцами и учеными из Императорской Академии Наук, то «Novelle letterarie» рассеивает всяческие сомнения – им была латынь). Ссылаясь на научный обмен между двумя академиками – Иоганном Амманом [Amman], профессором ботаники петербургской Академии Наук, а также членом лондонского Королевского общества, и Джованни Тарджони [Targioni], профессором ботаники из Флоренции журнал подробно рассказывает о ботанических садах в Петербурге, а затем извещает читателей о научном эксперименте: ряд «татарских, сибирских и северо-американских растений» был посажен в «Публичном саду во Флоренции и дал превосходные плоды»[10].

Об этих ботанических экспериментах пишут выпуски журнала в 1740 г., однако «Novelle letterarie» содержит еще более интересные вещи для славистов – мы имеем в виду сведения о научных занятиях Ломоносова.

Вот что пишет журнал о важнейшем докладе Ломоносова, касающемся природы электричества: «10 декабря 1753 г. состоялось торжественное заседание Императорской Академии Наук, на котором господин Ломоносов, профессор химии, зачитал на русском языке доклад о феномене, который производит электрическую силу»[11].

Спустя десять лет «Novelle letterarie» рассказывает о химических опытах знаменитого русского ученого, поставленных на службу вновь учрежденной мозаичной мастерской. Интерес к мозаикам у Ломоносова пробудился после того, как он увидел образцы работы римских мозаичистов: Якоб Штелин в своих записках указывает, что граф Михаил Воронцов привез «несравненное погрудное изображение плачущего апостола Петра (с большого оригинала в церкви св. Петра в Риме) кавалера Ридольфи, которое Папа подарил господину графу на память» и что именно она вдохновила Ломоносова[12]. «Novelle letterarie» в хвалебных тонах пишет, что Ломоносов «так быстро быстро продвинулся в своих открытиях, что, после огромных затруднений, смог изготовить в дар императрице Елизавете мозаичную копию одной Мадонны кисти знаменитого Солимены». Далее Лами подробно сообщает о мозаичных композициях, посвященных Полтавской битве и взятию Азова.

Спустя несколько месяцев – еще одна новость о Ломоносове, о его «проекте поиска пути через Ледовитый океан к Северной Америке». Таким образом, через публикации флорентийского журнала подтверждается мировое значение деятельности Ломоносова.

…Пресечение династии Медичи и приход на трон великих герцогов Тосканских представителей Лотарингской династии ознаменовал новый период в истории местной периодики: возникли такие издания, как «Gazzette», «Nove Novelle» и «Memorie Letterarie». Указ 1743 г. о «воспрещении вольности внедрения в государство иностранных книг и печати» в действительности означал о разделении сферы компетенции власти духовной и светской.

Почти сразу после провозглашения указа возник инцидент: барон Брайвитц, член Регентского совета, запротестовал против новости, которая «бросала тень на славу нашей возлюбленнейшей Государыни [Марии Терезии Австрийской]». Сообщалось буквально следующее: «Из Московии сообщают, что согласно дознанию у виновных в последнем заговоре против жизни царицы и ее преемника обнаружено, что таковой был составлен посланником Венским в Петербурге Ботта, прежде его отъезда в Берлин, в соучастии с посланником английским». В заключении утверждалось, что раздраженный русский Двор «требовал удовлетворения, соответствовавшего ущербу»[13].

Газеты той поры охотно пишут о придворных празднествах, обменах послами, о военных операциях, об указах и манифестах разных европейских монархов, включая российского императора. Более редки и неточны новости о культуре, чаще всего они касаются театральных постановок, устроенных в России итальянскими комедиографами, актерами или просто любителями приключений.

Уже Себастьяно Чампи сообщал о той развитости отношений между «Московией и Италией, в особенности Тосканой, по части не только коммерции и ремесел, но и по части литературы. Козимо III, великий герцог Тосканский, требовал книги на славянском»[14]. При этом, если влияние итальянской литературы и театра на русскую культуру XVIII в. изучено неплохо, то об эхе русской литературы в Италии того времени известно крайне мало. На данный момент можно с уверенностью утверждать о попытках переводов русских писателей на итальянский. Славист Леоне Пачини-Савой сообщает о итальянском дипломате Антонио ди Серракаприола, переводившем шедевр Хераскова, «Россияду»[15]. В Тоскане, впрочем, слышали не только о «Россиаде», но и о другом его творении, – «Чесменский бой». «Нация – сообщает "Notizie del mondo" – с удовольствием восприняла русскую оду “Чесмеяду” [“Chesmeyade ”] в пяти кантах, прославившая морскую победу нашего флота над турецким близ Чесмы. Наша Августейшая Государыня щедро возблагодарила таланты драматурга»[16]. Из этих строк можно заключить, что их автор – некий россиянин, проживавший тогда в Тоскане. Возможно, что им был офицер (быть может, масон), находившийся в Ливорно в связи с пребыванием там российского флота под командованием графа Алексея Орлова. Ода «Чесменский бой» написана в 1771 г., и, следовательно, перед нами – первое упоминание о Хераскове в Италии (его «Россияда», как известно, была написана позднее, в 1778 г.).

Говоря о том периоде, нельзя не упомянуть о деятелях итальянского (преимущественно флорентийского и тосканского) театра, находившихся при петербургском Дворе и служивших необыкновенно живыми проводниками культурных отношений между Россией и Тосканой. М.П. Алексеев называет имена Л. Риккобони, пьемонтца Франческо Санти, венецианца Джорджо Дандоло (автора гигантского итало-франко-латино-русского словаря, не увидевшего свет из-за якобы предубежденности Ломоносова против итальянских коллег).

Среди других упомянем Джузеппе Бонеки, поэта Ее Величества Елизаветы, вернувшегося в 1752 г., но взявшего на себя обязательства ежегодно писать к празднествам два оперных либретто. Ливорниец Марко Кольтеллини, по сообщению Р.М. Гороховой, сыграл большую роль по распространению творчества Тассо в России. Он входил в плеяду других музыкантов – Дж. Сарти, Дж. Анджелини, А. Сальери, Т. Траетта, Ф. Моретти.

«Notizie del Mondo» сообщили однажды о переписке Марко Кольтеллини с королем Фридрихом Прусским, получившим от ливорнийского литератора его «Антигону». Это сообщение предварено интересной новостью: «8 числа сего месяца [марта] Е.В. Императрица с Великим князем Всея Руси и со многими придворными дамами и кавалерами присутствовали при спектакле – оригинальной русской комедии, данной самими юными дворянами»[17], воспитанниками Смольного института и Кадетской школы.

В другой заметке высокая оценка давалась библиографической деятельности инспектора гимназии при Академии Наук Г.-Л.-Х. Бакмейстера, который, начиная с 1770 г. предпринял издание обширного сборника «Russische Bibliothek zur Kentniss d. gegenwärtigen Zustandes der Litteratur in Russland» – летописи русской литературной и научной жизни (некрологи, известия об ученых путешествиях, академические и университетские новости, обозрение новых книг). Лами предпринял со своей стороны широкий обзор этого издания, с весьма хвалебными оценками как предприятия Бакмейстера, так и развивающейся культуры России.

Эта его статья характерна для нового подхода тосканской элиты по отношение к российской науке, искусству, литературе. Конечно, сказались и большие исторические события той поры: победы над турками российского флота, базировавшегося в Ливорно, разделение Польши, умелая политика Екатерины II, взаимные путешествия россиян и итальянцев, работы итальянских мастеров в северной стране. Россия конца XVIII в. с полным правом считается европейской нацией, которая живет в симбиозе с западной культурой.

2. Первая половина XIX века

Наполеоновские войны, с одной стороны, поставили барьеры на пути культурного обмена, но с другой – решительным образом вовлекли русских людей в европейскую историю.

Сразу после Венского конгресса 1815 г. и реставрации легитимности, как она мыслилась победителям Наполеона, во Флоренцию и другие города Тосканы хлынул поток русских путешественников и деятелей культуры. Он стал настолько массовым, что с того периода можно говорить о формирование истинной русской колонии.

Обычно уделялось внимание лишь разрозненным аспектам этих интенсивных отношений, без попыток воссоздать целокупную картину, как, к примеру, сделал Себастьяно Чампи в отношении Польши[18]. Тем не менее тот же Чампи часто упоминал – в разного рода записках и брошюрах – о русской культуре, указывая и не только русские имена, но и имена итальянцев, связанных с Россией.

Из современников Чампи, долго живших в России, выучивших русский язык и оставивших литературное наследие, в первую очередь следует упомянуть графа Луиджи Серристори[19]. Вне сомнения, характер их интересов весьма разнился: Чампи интересовала археология, история, литература, в то время как Серристори был увлечен историко-экономическими и статистическими аспектами. Занятия последнего в сфере статистики лежат и в русле его отношений с Карло Каттанео и с альманахом «Annali universali di statistica», хотя Серристори не раз совершал и «вылазки» в другие области, о чем свидетельствуют его очерки в «Pubblica istruzione in Russia». В любом случае он крепко связан с тосканскими «умеренными», с журналом Дж.-П. Вьёссё «Antologia», в целом отражая смычку тосканских «умеренных» со старой помещичьей элитой, сгруппировавшейся вокруг Фоссомброни.

С Фоссомброни Императорская Академия Наук пыталась установить прямые отношения. Сохранилось письмо Николая Фюсса к австрийскому посланнику в Петербурге от 28 мая 1817 г., где он пишет с одобрением о работе Фоссомброни про понтийские болота: она показалась ему настолько интересной, что он посчитал тосканца достойным почетного членства в Академии. Фюсс ценил и математические занятия Фоссомброни, радуясь тому, что его «государственные обязанности не поглотило целиком его время»[20].

            Что касается «Antologia» Вьёссё, то Умберто Карпи [Carpi] в своей новой интерпретации этого альманаха оттенял «организующее (техническое и политическое) усилие, поставившее его на национальный и современный уровень, <…> собравшее интеллектуалов, согласно четкому плану, в единой культурной политике»[21].

Раффаэле Чампини [Ciampini] первым увязал путешествия Вьёссё по Восточной Европе – от Ливорно до границ с Азией, через Петербург и Одессу, с его публикациями экономического характера (о торговле зерном) в «Antologia»[22]. Подобный интерес в Тоскане отразился еще более в текстах Серристори в сборниках Академии георгофилов, куда он писал вплоть до кончины.

Вот что думает по этому поводу Артуро Крониа: «Она [«Antologia»] старается отразить и контролировать всё, что случается в Италии в отношении славян, но при этом не забывает и западные составляющие темы. В лице Томмазео и Чампи она находит серьезных и надежных сотрудников и информаторов. Последний выделяется в особенности, учитывая и его рецензии, в частности крайне интересна его рецензия на “Istitutiones linguae slavicae” Добровского. Подход Томмазео выразился в его письме, написанному к переводчику Якшичу [Giaxich[23]], относительно русской литературы»[24].

Однако за рамками вышеупомянутых заметок остаются многие персонажи – это и русские, которые жили тогда в Тоскане – графы Бутурлины, граф Александр Орлов, Муравьев-Апостол, и итальянцы, связанные с русским миром – Джузеппе Рубини, Джузеппе Маццини, Антонио Раньери.

Наиболее известна деятельность Бутурлиных: знаменитый богач, эрудит и библиофил Дмитрий Петрович Бутурлин, потеряв в огне московского пожара 1812 г., свое книжное собрание, переехал в Италию, во Флоренцию, где вновь укомплектовал гигантскую личную библиотеку, проданную позднее его потомками[25]. Его сын Михаил Дмитриевич Бутурлин (1807-1876), автор популярных воспоминаний, предпринял замечательную инициативу, поручив Горчакову, посланнику во Флоренции, собрать и скопировать все документы по Московии из Государственного архива Флоренции. Карло Реди, один из сотрудников архива, был призван помочь этому делу. Позднее документы вышли в составе тома

Джузеппе Маццини всегда живо интересовался славянским миром, не стоит сбрасывать со счетов и его сотрудничество с «Antologia», для которой он написал ряд важных очерков, в том числе и «D’una letteratura europea», который Леопарди ошибочно приписал Томмазео. Этот текст Маццини, приветствуя возникновение всемирной литературы, зачатки которой он увидел у Байрона и Гёте, заключал так: «И, наконец, из России, от нации, недавно вышедшей из варварства, появляются имена с европейскими тенденциями – Козлов, Пожарский, Пушкин»[26].

От Леопарди естественно перейти к Антонио Раниери: сохранились фрагменты его любопытной переписки со старым Италинским, российским посланником в Риме, также собирателем арабских рукописей. Именно это и интересовало ориенталиста Раниери, целых два раза обратившегося к Италинскому за разрешением скопировать редкий текст о сарацинах в Испании. Речь шла о рукописи «Деяния сарацин в Испании». Раниери, не без напористости, писал, что «в любом случае правильная копия с оригинала названного труда не помешала бы также и библиотеке Его Императорского и Королевского Высочества, Вашего любимейшего Государя, и я лично готов за это взяться должным образом»[27]. Российский посланник изъявил свое согласие на копирование документа и готовность оказать помощь. Этот сюжет являет собой пример интересного культурного посредничества.

Можно привести и другие малоизвестные эпизоды. В первую очередь, это случай с филологом Рафаэлле Узиелли [Uzielli] из Ливорно, изъявившем желание уехать в Петербург. Тосканский департамент иностранных дел в письма от 2 апреля 1839 к графу Фикельмону, австрийскому послу в Петербурге, сообщает о «подданном Великого герцогства» Рафаэлле Узиелли, «рекомендуемым по отменному знанию литературы и принципам» и просит оказать ему всяческую поддержку[28]. Неизвестно, удалось ли Узиелли отправиться в Россию, но в любом случае его намерение показывает всё растущую заинтересованность в Тоскане к русской литературе. Ее стимулировали и публикации в «Antologia», – например, глубокий очерк о баснописце Крылове[29].

Более значительным стал сюжет, связанный с именем Чезаре Боччеллы [Boccella]: в 1835 г. он опубликовал в Пизе перевод поэмы «Монах» Козлова, а в 1841 г. – там же в Пизе – напечатал свой перевод «Четырех главных поэм» Пушкина. Пусть Боччелла переводил и с французского, а не с языка оригинал, тем не менее его деятельность отражает первые моменты знакомства итальянцев с русской литературой.

Но и Боччелла был не первым, кто пытался это сделать: флорентиец Миниато Риччи, женатый на Луниной, сестре декабриста, обратился к Вьёссё с предложением написать для «Antologia» очерк о русской литературе вкупе с некоторыми переводами. Замысел Риччи был отринут, так как Вьёссё не считал его способным к роли критика и переводчика. Известно письмо Риччи к Пушкину (на французском), к которому флорентиец присовокупляет свои переводы пушкинских «Демона» и «Пророка» и державинского «Смерть князя Мещерского»[30]. Во Флоренции – кратковременно – жил лицейский друг Пушкина, Н.А. Корсаков, о котором существует обширная литература.

Следующий – и качественно новый – этап связан с именем С.П. Шевырева. Замечательный филолог, профессор итальянской литературы и основатель русского дантеведения, побывал впервые в Тоскане вместе с княгиней Зинаидой Волконской, в качестве воспитателя ее сына, и оставил об этом крае замечательные воспоминания. В третью свою поездку, незадолго перед смертью, Шевырев составил, вместе с Джузеппе Рубини «Историю русской литературы», изданную во Флоренции в 1862 г. Несмотря на многие недостатки, эта монография составила в Италии целую эпоху. Представляется симптоматичным, что книга появилась в момент, когда итальянская нация объединялась в одно политическое и культурное целое.

Кроме отношений в сфере культуры, немало интересного наблюдалось в сфере церковной, как в плане персональном, так и институциональном.

Что касается церковных учреждений, то речь в первую очередь шла о политической и финансовой поддержке. Сохранилось, к примеру, знаменательное письмо к великому герцогу из Одессы от 18 февраля 1818 г., написанное настоятелем католического храма. Он просил у тосканского монарха денежного пособия, так как «наша церковь принимает и моряков из Тосканы»[31]. Ответ из Тосканы, к сожалению, не известен…

Напротив, по православной церкви во Флоренции сохранилось много документов, в частности и переписка российских дипломатов с тосканскими властями. Процитируем, в частности письмо Потемкина от 15 ноября 1837 г. о возобновлении церкви «греко-русского» обряда в наемном помещении у Лоренцо Мариотти. Ответ от властей был положительным, однако в нем подчеркивалось, что устраиваемая церковь должна служить лишь «сотрудникам российского посольства»[32]. Сохранились также и письма, касающиеся погребений: и православные, и католики желали иметь раздельные кладбища. В Тоскане соблюдали и интересы российского государства в отношении собственных подданных – в частности, не дозволялось венчать, без соответствующих бумаг, католиков из Российской империи, в первую очередь, поляков, а католические священники, шедшие на подобные нарушения, наказывались. Показателен случай с поляком Генриком Ярошинским, который вознамерился обвенчаться во Флоренции в церкви Сант-Якопо-сопра-Арно и получил на это согласие настоятеля, падре Костантино Гранелло. Сам архиепископ Флоренции вмешался в это дело и запретил венчание, за что получил даже благодарность от Департамента иностранных дел Тосканы![33]

Необыкновенно интересным представляется феномен обращения ряда представителей русской знати в католичество. Самый яркий из них, пожалуй, – граф Григорий Петрович Шувалов.

Нам удалось обнаружить некоторые документы, связанные с пребыванием Г.П. Шувалова и его матери во Флоренции. Приглашение, составленное графиней Шуваловой, вместе с графиней Воронцовой, адресованное Фоссомброни и другим тосканцем, указывало место проведения приема (в Палаццо Феррони) и его дату (5 ноября 1822 г.). Любопытен документ, составленный 7 марта 1828 г. полицейским инспектором Джованни Кьярини [Chiarini], относительно Григория Шувалова, в крайне негативном освещении. В этом меморандуме, содержащем сведения о других иностранцах – Демидовых, Орлове, Понятовском – о Шувалове говорится следующее:     

«Возрастом молодой.

            Во Флоренцию прибыл 15 октября 1827 г. из Болоньи.

            Проживает в гостинице «Madonna Lambert».

            Говорят, что в Париже и каких-то других европейских городах получил жесткие предписания от соответствующего правительств из-за дурного поведения.

            В самом деле, и во Флоренции отличился ущербной моралью и порочными поступками.

            Чрезмерно беспардонен и вольнодумен; инсинуирует с развязной откровенностью в обществе иностранцев, где находятся, к тому же, и наши подданные, против общественной морали и обычаев, восхваляя кавалерственные и романтические идеи, всегда дурно влияя на слушателей.

            Дерзкий, решительный, критиканствующий и обидчивый.

            Играет в карты с редкой увлеченностью, и не столько в домах иностранцев, сколько в своем квартале – вместе со своими компатриотами и другими[34].»

Подобные «записки», к содержанию которых следует подходить взвешенно, позволяют проследить маршруты россиян, а также ряд обстоятельств их юношеского периода биографии. Шувалов, как известно, писал стихи, на французском, и это сближает его с другими русскими литераторами, пребывание которых в Италии осветили, в первую очередь, Н.М. Каухчишвили и Этторе Ло Гато. В книге Каухчишвили «L’Italia nella vita e opera di P.A. Vjazemskij» (Milano, 1964), богатой архивными источниками, подробно рассказывается о первом пребывании Вяземского в Италии (1834-1835 гг.) и о его встречах во Флоренции с членами русской колонии.

Этторе Ло Гатто подробно пишет о трех крупных литераторах, побывавших тогда во Флоренции – о К.Н. Батюшкове, В.А. Жуковском, Н.В. Гоголе. К сожалению, их более занимали другие регионы Тосканы, о которой они оставили, следовательно, довольно скудные упоминания. Первое обширное описание Тосканы принадлежит Владимиру Яковлеву, выпустившему в 1855 г. свою книгу «Италия». В Тоскане, испугавшись возможного грабежа, он «постучался в двери камальдолийцев»; во Флоренции его восхитило мощение улиц.

Бурная история России послужила источников вдохновения для ряда итальянских литераторов, – первым упомянем Николу Ваккай [Vaccai].

Тосканская юриспруденция той поры выдвинула из своих рядов Луиджи Каппелли, уроженца Пистойи, который в 1804-1837 гг. преподавал в университете Вильно, и в переписке со своим земляком, Себастьяно Чампи, описывал достопримечательности литовской столицы (письмо от 9 мая 1818 г.)[35]. В Тоскане, напротив, пребывал в 1830-х гг. князь Владимир Голицын, рекомендованный к Вьёссе от Сизмонди, именно как ученый-юрист.

Что касается науки, то выше уже упоминалось о приглашении Фоссомброни в Академию Наук, оставшееся, правда, только благим намерением.

Быстро распространился в России изобретенный в 1824 г. графом Ридольфи способ быстрого тушения огня.

Интенсивными были связи медиков. Здесь первым следует назвать имя Алессандро Уччелли [Uccelli], хирурга на российской военной службе, рекомендованного департаментом иностранных дел Тосканы, вероятно, от того же Фоссомброни к графу Зиши, австрийскому посланнику при русском дворе Австрии 17 ноября 1828 г.[36]

Известно имя другого хирурга в русской армии – Франческо Герарди: оно фигурирует в письме его родственников из Ареццо, которые обратились в дипломатические структуры с просьбой передать ему послание – в пехотный полк, который стоял в Новозинском уезде[37]. Следовало бы подробнее узнать о деятельности этого хирурга в России, ведь о нем не сообщает даже превосходно информированный Себастьяно Чампи.

Следующее известие о научных контактах относится к 1834 г., когда правительство Тосканы озаботилось послать в Императорскую Академию Наук образцы термометров, изготовленных в Академии Чименто[38]. Заслуга в этой инициативе всецело принадлежала князю Горчакову[39], однако в данном случае это была воистину его «лебединая песнь в Тоскане», так как через несколько недель дипломата перевели из Тосканы, и установленные им было отношения между академиями не возымели продолжения.

К 1844 г. относятся документы следующей научной инициативы – петербургский профессор Адольф Купфер написал письмо к Винченцо Антинори, директору музея физики во Флоренции, с просьбой выслать в Россию экземпляры публикаций. Антинори тут же это сделал, воспользовавшись дипломатическим каналом – российской миссией в Тоскане, но и этот обмен остался лишь эпизодом[40].

В 1846 г. в Министерство иностранных дел прибывает новое послание из России с сообщениями об экспериментах по дезинфекции зараженных предметов – однако и в этом случае в Тоскане ограничились лишь изъявлением благодарности. Приходится ждать объединения Италии для того, чтобы научный обмен между российскими и тосканскими учеными принял действительно важные размеры[41].

Вне сомнения, намного более плодотворными были отношения в сфере искусства[42]. После Ф.М. Матвеева (о нем пишет и Этторе Ло Гатто), здесь побывал С.Ф. Щедрин (его переписка переведена и на итальянский Дино Бернардини), а затем – воистину гениальный А.А. Иванов, на которого, как отмечает М. Алпатов, особое впечатление произвели зеленые луга вокруг Пизы.

Ключевой фигурой для многих художников служил граф Григорий Орлов, серьезно интересовавшийся живописью и сотрудничавший с «Antologia» Вьёссё.

С 1871 г. Флоренция теряет роль политической столицы – сначала Тосканского государства, затем, кратковременно, на пути к Риму, объединенного Итальянского. Однако она укрепляет роль одной из культурных столиц всей Европы, сохраняет свою притягательность для российских интеллектуалов и художников вплоть до новых времен.

Что касается пребывания Муравьева-Апостола в в Тоскане, то этому интересному сюжету посвящено исследование Микеле Колуччи[43]. Несомненно, что Тоскана оставила свой след в памяти двух интереснейших людей – А. Герцена (который написал о ней мало) и Н. Огарева (оставившего много больше литературных свидетельств, включая стихотворения).

Большую роль в сфере меценатства и коллекционерства играли в Тоскане, да и вообще в Европе, Демидовы, князья Сан-Донато, в особенности – Анатолий Николаевич.

Флоренция привлекала любителей искусства своим сокровищами, собранными в Галерее Уффици и в Палаццо Питти – одной из важных задач российских дипломатов стала помощь в получении разрешений на копирование итальянских шедевров. Так 2 декабря 1829 г. Горчаков просит разрешить копировать две работы Рафаэля – «Форнарину» и «Иоанна Крестителя»[44]. 22 августа 1835 г. Кокошкин пишет просьбы о копировании двух работ для петербургской Академии Художеств[45]. Иногда дипломаты выступают даже посредниками при покупке произведений искусств – например, картины Рубенса[46].

К той же эпохе, как, впрочем, и к предыдущим, относятся поиски фортуны за рубежом со стороны тосканских мастеров: самый интересный сюжет того времени – работа в Петербурге пистойского живописца Николы Монти[47], а также, несколько более ранний эпизод, связанный с именем Винченцо Бриоски [Brioschi] (1786-1843). Этот флорентийский художник в 1811 г., в возрасте всего 25-ти лет, переселился в Петербург, где сделал удачную карьеру, став там «Викентием Ивановичем». Как и многие маэстро, он иногда выступал в роли посредника при продаже картин – известно, что через его руки прошло полотно «Поклонение Младенцу» из церкви св. Мартина в Кастельфранко-ди-Сотто, которое тогда выдавалось за произведение Рафаэля, а сегодня атрибутировано кисти Франческо Боттичини. Своей разносторонней деятельностью Бриоски демонстрирует о самых разных аспектах культурных отношений России и Тосканы в эпоху Рисорджименто[48].

Чампи упоминает о других тосканских корифеях – Франческо Бенчини и каррарских скульпторах Трискорни и Каммило Ландини, однако архивы Великого герцогства сведений об их работе в России не имеют.

Самый последний эпизод в рамках независимой государственности Тосканы – вручение диплома через дипломатические каналы от петербургской Академии Художеств живописцу Антонио Перфетти (1792-1872). Церемония состоялась 9 июля 1856 г.

10-05-2014