Фьораванти (Фиораванти) Аристотель

Аристотель Фьораванти — герой двух культур, итальянской и русской (не забудем и о его вкладе и в венгерскую), и естественно давно существующее внимание к его деятельности со стороны исследователей как в Италии, так и в России (1).
Его наследию повезло: назовем, к примеру, представительный международный конгресс, прошедший 4-8 октября 1975 года в Италии и приуроченный к 500-летию прибытия болонца в Москву. В нем участвовало много советских исследователей, и их опубликованные доклады (2), хорошо представили сумму тогдашних знаний о Фьораванти в России.
С тех пор прошло четверть века, и мы поставили своей целью представить то новое о Фьораванти, что появилось в последние годы, а также подвести итоги многолетних дискуссий.
Сразу оговоримся, что сенсационных открытий биографического характера не произошло: древние рукописи, где упомянут Фьораванти, давно введены в научный оборот (исследователей, правда, до сих пор волнует исчезновение в Московии архива архитектора; не пропала до конца и надежда обнаружить спрятанную библиотеку Ивана Грозного, где могут оказаться уникальные материалы).
В настоящий момент российские публикации интересны с концептуальной точки зрения: они предоставляют новые интерпретации как непроясненных моментов в творчестве самого мастера, так и его роли в российской культуре и истории. Возникли также новые концепции в истории переноса технического и художественного знания из Западной Европы в Россию — того феномена, в котором Фьораванти стал одним из самых главных героев.
Для данного исследования мы опускаем творчество Фьораванти в Италии (и в Венгрии), начиная сразу с русского, последнего периода его жизни.
В 1474 году в Италии происходит судьбоносная встреча болонца с посланником московского Великого князя Семеном Толбузиным. Обстоятельства этой встречи не прояснены, и поэтому имеют различные толкования исследователей. Piero Cazzola пишет, что "Il Fioravanti aveva circa 60 anni quando, essendo trasferito da Bologna a Venezia nel 1474, lo ricercò l'ambasciatore del Gran Principe di Mosca Ivan III Vasil'evič, Simeon Tolbuzin, forse su suggerimento del doge Marcello e per la fama che anche in Russia era giunta di lui <…>" (3).
Известно, что годом ранее он был в Риме, где был обвинен якобы как фальшивомонетчик. S. Tugnoli Pattaro, опираясь на архивные источники, сообщает, что в феврале 1474 года Фьораванти уже был на родине, в Болонье (4). Русские летописи, однако, указывают, что архитектор выехал в Россию именно из Венеции, более того — упорно называют его "veneziano" (5). С этим неохотно соглашается один из первых российских исследователей Фьораванти В. Снегирев, писавший в 1935 году: "приходится пока считать, что Фьораванти [...] обосновался в Венеции" (6).
Учитывая, что в Венеции у болонца был крайне негативный опыт (обвалившаяся башня) и соответствующее уголовное преследование, историкам приходиться сильно сомневаться в "венецианской версии". Искусствовед Земцов, например, поэтому склоняется к предположению, что встреча с Толбузиным произошла в Риме, где Фьораванти удалось оправдаться от ложного обвинения (7). Позднее другой искусствовед, Глазычев, отказался от каких-либо утверждений, и оставил вопрос открытым: встреча с русским посланником могла быть в Риме, Болонье, Венеции, Милане главное, что она состоялась и что закончилась подписанием контракта (8).
В самой последней русской монографии о Фьораванти (9) впервые дано подробное описание исторического контекста этой встречи, очерчено состояние Московской Руси той эпохи и выявлена в полной мере важность заказа, сформулированного государем Иваном III.
Это была пора необыкновенного подъема Москвы, взявшей на себя роль объединительницы русских земель. Престижу Великого князя способствовал его династический брак в 1472 году с Зоей-Софией (10) Палеолог, племянницей последнего византийского императора Константина XI, и соответствующий антураж преемственности Москвы от павшего Константинополя. Молодому государству нужны были соответствующие символы престижа, и, в первую очередь, — главный собор.
Другое важное обстоятельство: после отвержения Москвою Флорентийской Унии 1439 года, впервые Русская Церковь стала самостоятельно, без патронажа Константинопольского патриарха, ставить митрополитов — причем не греков, как было прежде, а русских. Начался новый, автокефальный период истории Русской Церкви, отсчитываемый с 1448 года. Более того, митрополиты теперь были инвестированы Великим князем Московским — непосредственно и единолично, подражавшим в этом византийским императорам. Падение Константинополя в 1453 году на Руси посчитали небесной карой из-за вероотступничества византийцев на объединительном Соборе во Флоренции; стала вызревать теория о переносе освященной власти православного кесаря (царя) из Византии на Русь.
В этой обстановке религиозного и политического подъема и началось сооружение кремлевского собора — первоначально силами местных мастеров. Строительство инициировалось как церковная (митрополичья) инициатива, но шло и заканчивалось как дело Великого князя. Когда, возведенная до сводов грандиозная постройка рухнула в 1474 году (можно представить, какими зловещими толкованиями оброс в Москве этот случай), Великий князь полностью взял руководство делом. Он отстранил от дела осрамившихся местных мастеров и пригласил псковских; те, однако, от заказа уклонились. Стало ясно, что нужны были иностранные мастера. Выбор пал на Италию — вероятно, не без подсказки Великой княгини Зои-Софии, после падения Византийской империи бежавшей, как и многие другие греки, именно в Италию, и хорошо ее знавшую.
Глазычев выдвигает убедительную гипотезу: посол Толбузин появился в Венеции с рекомендательным письмом от Великой княгини к кому-то из ее знакомых, скорей всего из тех, что входили в круг знаменитого греческого прелата Виссариона, покровителя Зои в Италии и основателя венецианской библиотеки Marciana (Bessarionе лично знал Фьораванти) (11). Эти люди (московские исследователи полагают, что среди них мог быть главный библиотекарь Marciana) разыскали зодчего — скорей всего, на его родине, в Болонье — и представили российскому послу. Фьораванти, переживавший, возможно, после римского казуса о фальшивых монетах профессиональный кризис, согласился на предложение далекой Москвы.
Любопытно, что посол — по крайней мере так передает его слова Софийская летопись — сообщил несколько невероятных вещей о Фьораванти: о том, что тот имел богатый палаццо в Венеции, что построил там собор Сан Марко (это важно, что именно Сан Марко, который благодаря своему византинизму воспринимался на Руси как "свой", православный), и что даже венецианский правитель не хотел отпускать мастера (12). Хотел ли посол придать больший престиж найденному им мастеру, или передавал непроверенную информацию с чужих слов, теперь нам выяснить, конечно, не удастся.
Русские летописи также сообщают и о том, что якобы сам турецкий султан звал Фьораванти работать в Константинополь для постройки сераля, но тот отказался. Московские историки принимают это сообщение (в европейских источниках не подтвержденное) как знак подтверждения широкой славы Фьораванти в Европе и за ее пределами уже в качестве гражданского архитектора, а не только "крепостного инженера" (13).
Болонец въехал в Москву в пасхальный день 1475 года. Хроники красочно сообщают о решительности, с которой иностранный "муроль" (от mastro muralis) начал свой труд: раки святых перенес в другую церковь, разобрал остатки возведенных было стен и вырыл глубокие рвы, забив в дно дубовые сваи (вероятно, сказался несчастный опыт с обрушившейся венецианской колокольней).
Обстоятельства сооружения Успенского собора уже не раз хорошо описаны. Тем не менее мало кто обращал внимание на то, что Фьораванти уже после начала строительства кардинальным образом меняет план постройки.
Общим местом в русской историографии стало рассуждение о том, что болонский муроль строил по образцу кафедрального собора в городе Владимир, бывшим до середины XIV века центром Северо-Восточной Руси; сам владимирский собор воспринимался как главный духовный символ страны. Однако еще самый первый русский исследователь творчества болонца А. Уваров обратил внимание на то, что Фьораванти поехал во Владимир уже после закладки фундаментов (14). Как считают Земцов и Глазычев, строительство "по образцу означало по образу", и "поездка во Владимир нужна была Фьораванти, вернее его заказчикам, для изучения памятника «вообще»" (15). Возможно, зодчий сразу уяснил необходимую структурную форму здания, увидев руины его незадачливых предшественников. Однако в процессе строительства, как показывает анализ современных московских искусствоведов, Фьораванти подменил план. Почему он это сделал?
Действительно, многие обращали внимание на некую парадоксальность строения храма: "Элементы, заимствованные [Фьораванти] из русского культового зодчества (пятиглавие, алтарная преграда, округленные апсиды), как правило, находятся в противоречии с основной идеей пространственного решения Успенского собора" (16). Изучая план церкви, можно предположить, что его первоначальная идея была другой: проектировался план из 12-и опорных квадратов, алтарная преграда предполагалась где-то в пределах последнего из квадратов, а боковые апсиды должны были быть неглубокими нишами. Кроме того, асимметричный сдвиг пятиглавия мог бы быть оправдан только в случае устройства хоров у главного, западного входа. Таковые хоры были и у прототипа во Владимире, однако в московском Кремле они не возникли.
Можно предположить, что в этом парадоксе сыграла главную роль переориентация митрополичьей программы храма на великокняжескую. Согласно последней, которая, конечно, была близка и привычна Зое-Софии Палеолог, государев дворец в Кремле должен был напрямую соединиться с собором, как это делалось в Константинополе, с прямым выходом на галерею собора. Однако в процессе строительства от этого пришлось отказаться, так как для сооружения соединительного перехода пришлось бы сломать уже существовавшую церковь Ризоположения. Хоры в результате не появились.
Что касается изменения позиции алтарной преграды, то тут главную роль сыграло знакомство Фьораванти с неизвестной ему прежде типологией русских храмов, имеющих за иконостасами, в отличие от католических (и даже греческих) церквей — хорошо развитое глубокое пространство, где происходят центральные моменты богослужения. Апсиды с их алтарями в православной традиции как бы перестают трактоваться как часть общего пространства, приобретая архитектоническую самостоятельность. Фьораванти, видимо, не сразу понял эти особенности, а поняв, на ходу перекроил проект, выдвинув вперед иконостас. В результате всего этого интерьер Успенского собора становится совершенно независимым от его экстерьера (17).
Еще на самых первых порах строительства храма, в первый год своей московской жизни, муроль совершил путешествие, до сих пор интригующее исследователей. В самом деле, 22 февраля 1476 года Фьораванти отправляет из Москвы письмо к миланскому герцогу Джан Галеаццо Сфорца (18), где описывает свой дальний вояж на 1500 миль от Москвы вплоть до "города Ксалауоко", который российские исследователи отождествляет с архипелагом Соловки (1)9. На основании этого письма 60-летнего болонца следовало бы включить в список самых отважных путешественников XV века: он якобы посетил Соловки за сто с лишним лет до первой документально подтвержденной экспедиции англичанина Дженкинсона. Согласно описанному им маршруту (в 3 тысячи километров!), Фьораванти пришлось бы неделями, а то и месяцами пробираться по совершенно безлюдным и диким местам.
Русские историки не жалеют красок для описания героизма путешественника (20). Но с какой целью он совершал свой невероятный вояж? Куда двигался? И не преувеличивал ли он перед миланским государем размах своего предприятия? Ответить на это вопрос пока невозможно: приходиться или верить письму болонца, или же сомневаться. Вне сомнения, путешествие на Русский Север было, но скорей всего не столь дальнее. Добавим, что Соловки — это архипелаг, а не город, о котором пишет в письме в Милан путешественник, и что посетив эти острова, вряд ли бы он не упомянул о плавании через Белое море. Поэтому мы считаем не решенным вопрос, что это за город Ксалауоко, где был Фьораванти.
Разной трактовке подвергается и сам смысл путешествия. Первая его часть более всего ясна — по желанию заказчиков Фьораванти осмотрел образец, собор во Владимире, но, как говорилось прежде, это знакомство не было основополагающем для его работы в Кремле. Дальнейший путь на Север в русской историографии часто трактуют как важный этап в формировании зодчего в качестве строителя русского здания. Он якобы ознакомился и проникся традициями русского деревянного зодчества (каменного там не было) (21). Помимо того, что нам представляется сомнительным весь его столь дальний путь на Север, вряд ли малочисленные деревянные постройки могли бы оказать серьезное влияние на сформировавшегося профессионала.
Из письма миланскому герцогу вытекает, что чуть ли не единственной задачей Фьораванти было добыть для герцога, любителя охоты, белых кречетов. Этот пассаж даже породил мифопоэтическую трактовку путешествия: москвовед Рустам Рахматуллин опубликовал статью, где он сближает образ Фьораванти с московской легендой о всаднике с белым кречетом на рукавице и далее — с библейскими апокрифами о птице-талисмане, бывшей необходимой Соломону для строительства иерусалимского храма (а значит, ставшей необходимой муролю для строительства московского храма). (22)
В августе 1479, на пятый год работ, главная стройка Московии завершилась: собор был торжественно освящен. Современники писали, что храм снаружи "как един камень", а внутри отличается "величеством, светлостью, звонностью и пространством" (23). Освящал храм московский митрополит Геронтий.
Перед торжеством произошел небольшой инцидент, отмеченный летописцем: над митрополичьим местом Фьораванти поместил латинский крест, что весьма не понравилось Владыке: крест стесали. Земцов и Глазычев полагают, что со стороны зодчего это было "чистым озорством" (24), ибо он хорошо знал антилатинские настроения московского духовенства. Нам думается, что вряд ли зодчий мог допускать озорство в таком серьезном деле, как изображение santa croce. Может быть, зодчий-католик, переживший со всей Италией Флорентийскую Унию как событие всемирного масштаба, сохранял какие-то надежды на реальное сближение Западной и Восточной Церквей и жалел о том, что Московия отвергла соединение христиан. Возможно, поместив латинский крест, который без проблем почитало знакомое ему по Италии греческое духовенств, он хотел поставить, говоря современным языком, экуменическую проблему о "равночестности" креста — будь он латинской, греческой, или русской конфигурации.
Труд над главной святыней русского государства блестяще закончен. Казалось бы, можно возвращаться на родину, доживать там свои дни. Известно и письмо, отправленное из Болоньи в октябре 1479 года, спустя два месяца после освящения Успенского собора: i Sedeci просили Великого князя отпустить зодчего, выполнившего заказ (25) (кто знает, не инспирировал ли сам Фьораванти, скучавший по Италии, это письмо: ведь мы знаем, что он покидал Болонью после того, как в 1473 году те же i Sedeci, в результате обвинения его как фальшивомонетчика lo privano dell'ufficio di ingenere del comune e del relativo stipendio). Ответ на письмо из Болоньи нам не известен, однако он был, вне сомнения, отрицательным (если вообще Иван III удосужился ответить) — московский государь нуждался в сведущем иностранце: теперь в дело с особым размахом пошли военно-инженерные таланты Фьораванти.
Спустя четыре года муроль сам стал проситься отпустить его домой. Его решительности репатриироваться, возможно, способствовала атмосфера московского общества: без иностранных специалистов здесь обходиться не могли, но многие к ним относились с подозрением и неприязнью. Летопись сообщает о случившемся тогда происшествии: врач-итальянец, не сумевший излечить одного татарского царевича, был зарезан родственниками пациента "под мостом аки овца" (26). 70-летний Фьораванти, получивший отказ в просьбе уйти со службы, решился на отчаянный поступок: он тайком пытается бежать из Москвы. Бегство не удалось: люди Великого князя поймали старого мастера, его имущество было конфисковано (возможно, тогда и погиб его архив), а сам Фьораванти был посажен на некий Онтонов двор (Снегирев предполагает, что это мог быть дом другого итальянского архитектора, Антона Фрязина (27) в любом случае, это стало нечто вроде домашнего ареста). Так московское правительство "отблагодарило" иностранного мастера за его десятилетний труд на благо страны…
Впрочем, без знаний Аристотеля обойтись было действительно трудно вероятно, Иван III сменил гнев на милость и вновь привлек его к себе на службу. В следующий, 1485 год, русские летописи в последний раз упоминают имя Фьораванти — как участника завоевательного похода на Тверь: мастер был опять призван в качестве начальника артиллерии.
После этого какие-либо следы Фьораванти в хрониках исчезают — нам не известны ни место, ни дата, ни обстоятельства его смерти. Может, он скончался во время похода на Тверь, или сразу после возвращения из похода. Земцов склоняется именно к этому предположению, и датой смерти называет 1485 год (28), для Cazzola кажется более вероятным следующий год, 148629.
К эпохе Ивана IV, прозванного Грозным, относится любопытная подробность: среди воинов, павших при покорении Казани, упоминается "сын Аристотелев". Может быть, обрусевшие потомки Андреа, приемного сына (или племянника), привезенного Фьораванти из Италии, некоторое время сохраняли родовое имя, растворившись затем в русской массе?
Очертив основные события русского периода жизни Фьораванти и вехи его главного дела в России, строительства кремлевского собора (великолепный храм стал, несмотря на почтенный возраст зодчего, и его первой авторской постройкой) перейдем к оценке роли болонца в русской культуре. Естественно, он повлиял на нее более всего как зодчий. Успенский собор открыл новую страницу в истории русского зодчества. Влияние его прекрасных форм можно проследить на множестве памятников, во многих русских городах и на весьма протяженном отрезке времени — вплоть до нашей эпохи, когда архитекторы, впервые за последние 80 лет получившие заказы на стоительство церквей, обращаются к их лучшим образцам.
Передовые технические приемы, а главное — понимание архитектуры как гармоничного сочетания всех компонентов сооружения, вот то новое, что принес Фьораванти в московскую строительную практику. Многогранное мастерство зодчего так поразило Русь, что его имя некоторое время служило нарицательным: псковский летописный свод 1547 года сообщает об одной военной экспедиции: "были знающие люди … аристотели" (30). Заметим, что в Москве вообще полагали, что Аристотель это не личное имя, а прозвание болонца, данное ему ради его "хитрости", т.е. искусности (31).
Слава Фьораванти была так велика, что последующие поколения русских людей приписывали ему строительство зданий в Вологде, Новгороде и в других городах (32). Отзвуки этих легенд можно было встретить и у историков: так Собко определенно приписывает Аристотелю сооружение еще семи московских построек. Современная наука, на основании документов, это отвергает, признавая возможным его участие еще в одной-двух кремлевских постройках (33).
Знаменательно, что болонский зодчий стал протагонистом одного из первых русских исторических романов, романа И. И. Лажечникова "Басурман" (1838 год).
Но значение Фьораванти не ограничивается лишь его архитектурными талантами. Сейчас, когда культура оценивается и анализируется как многокомпонентная система, более рельефной выглядит его роль в других областях творчества.
В первую очередь, это относится к его роли градостроителя и фортификатора. Действительно, в недавнем прошлом исследователи уделяли преимущественное внимание отдельным памятникам, как и в случае с Успенским собором. Лишь недавно произведена попытка реконструировать работу болонца в проектировании московского Кремля. Документов о планировании этой цитадели, к сожалению, нет, поэтому приходиться строить гипотезы. Первые предположения о проектировании московской цитадели именно болонцем высказаны в 1935 году Снегиревым: "Уже самое начало строительства кремлевских укреплений показывает, как хорошо был разработан его [т.е. Кремля] план и какие опытные архитекторы-инженеры им руководили. Чувствуется, что в разработке плана не мог не принимать участие Фьораванти" (34).
Сейчас робкое предположение вырастает в убедительную гипотезу. Цепочка рассуждений выстраивается следующим образом: абсолютно точно известны другие умения мастера пушечное литье и организация артиллерии (и, весьма вероятно, порохового производства, о чем, впрочем, с уверенностью сказать нельзя). Мы знаем, что в Кремле маэстро устроил Пушечный двор, скорей всего не позже 1477 года, ибо в следующем, 1478 году, он уже участвует в качестве заведующего артиллерийским обозом в походе на Новгород. Во время этого похода Фьораванти строит, кстати, прочный понтонный мост через реку Волхов, о чем тоже свидетельствует летопись (35). Болонец начальствует артиллерией и при походе против Казани в 1482 году и при походе против Твери в 1485 году. Фактически он становится главным инженером московского войска (именно поэтому Иван III не отпускает его на родину).
Естественным вытекает привлечение артиллерийского инженера к задаче фортификации и перестройке Кремля: ведь крепость и строится с учетом возможной артиллерийской дуэли вражеских армий. О "руке Фьораванти" косвенно свидетельствует близость фортификационной системы Кремля к системе миланского замка Сфорцеско, реконструкцией которой занимался Фьораванти — один, а также и вместе с Филарете. Нельзя не увидеть стилистической схожести средневековой болонской архитектуры с архитектурой Кремля (именно знакомства с Болоньей и не хватало поколениям советских искусствоведов — иначе бы эта связь давно была бы выявлена).
Другой аргумент — прибытие на перестройку Кремля целой группы мастеров из Ломбардии: можно предположить, что они были рекомендованы Фьораванти, к советам которого в Москве не могли не прислушиваться. Земцов и Глазычев вообще полагают, что вся перестройка Кремля, осуществленная на рубеже XV-XVI веков, шла согласно программе, составленной загодя, в начале 1480-х годов, и составленной преимущественно Фьораванти (36). Болонца следует считать "ведущим автором одной из сильнейших крепостей своего времени и, косвенно, градостроителем, чье решение существенно повлияло на дальнейшее развитие центра Москвы" (37). Таково теперь общее мнение историков, хотя есть и исключения: Б. Н. Флоря, например, утверждает, что Фьораванти не участвовал в проектировании Кремля, впрочем, серьезно не аргументируя свою позицию (38).
Что касается пушечного дела, то других специалистов в этой области тогда не было, и Фьораванти, вне сомнения, пришлось много потрудиться для оснащения русского войска. В Петербургском артиллерийском музее сохранился один экземпляр пушки той эпохи, пропорции которой соответствуют пропорциям старых венецианских пушек. Очень вероятно, что отливали ее по модели болонца. Участвовал мастер и в литье колоколов.
Назовем другие "малые" области, развитию которых на Руси способствовал Фьораванти. Это — монетное дело, из-за которого он когда-то пострадал в Риме. Данная страница многогранной деятельности маэстро еще ждет своего исследователя. Известна, например, серебряная монета Ивана III, датируемая 1475-1483 годами, т.е. временем работы болонца в Москве. Под копытами конями изображен пятилепестковый цветок, роза, который большинство ученых считает своеобразной подписью Фьораванти (39).
Следующая область производство кирпича: муроль построил в Москве печь для обжига, производившую крайне твердый материал: в случае необходимости его ломки кирпич приходилось предварительно размачивать в воде. Попутно маэстро научил москвичей изготовлять качественные цементирующие (известковые) растворы.
Напоследок нам хотелось бы выявить роль Фьораванти в общем процессе переноса технических знаний в Россию. Именно болонец стал ключевой фигурой первого массового прорыва европейского знания в Россию прорыва, завершившегося к 1530-м годам. Отдавая дань традиции, этот прорыв можно назвать "итальянской волной", ибо ее главным компонентом были, действительно, итальянцы из северных и центральных районов страны, однако, и не только они. Нижней временной границей данного прорыва следует считать дату 1469 год — начало переговоров о браке с Софией-Зоей Палеолог; верхней — 1539 год, побег из Московии последнего крупного итальянского архитектора, Петрока Малого. Прорыв, таким образом, длился около 70 лет. (40)
Перед Иваном III, супругом византийской принцессы и завершителем объединения русских земель, встала не только задача сооружения главного собора страны, а целая серия строительных, фортификационных и военно-технических проблем. Обрушение первоначального Успенского собора стало последним толчком в поиске новых мастеров, в результате чего и состоялось прибытие на Русь Фьораванти, сумевшего блестяще справиться с целым комплексом задач.
Уровень его мастерства послужил базой доверия к итальянскому мастерству вообще, и Иван III, а затем его сын Василий III еще в течении полувека посылали посольства для найма мастеров именно в Италию (на начальном этапе, Фьораванти, вероятно, сам дает рекомендации). В основном речь шла о муролях, построивших множество зданий в Москве и других русских городах: весьма вероятно, о чем говорилось выше, что болонец оставил для них проектное наследие, т.е. на годы сформировал архитектурные и урбанистические процессы. Дополним, что сооружения московского Кремля, восходящие к Фьораванти, послужили моделью для других крепостей — в Ивангороде, Новгороде, Нижнем Новгороде, Туле и др.
Но, кроме муролей, приезжали также и литейщики, чеканщики и другие. По мере появления собственных мастеров и изменения обстановки в Московии (нарастающей ксенофобии и оппозиции к Европе) этот процесс замирает.
Данное явление получило разную интерпретацию в русской историографии. Существует точка зрения, назовем ее условно "патриотической", минимизирующая роль иностранцев: "все здания, выстроенные итальянцами при Иване III, можно считать произведениями русского архитектурного гения" (41). Такой подход был санкционирован и поддержан советскими идеологическими структурами в конце 1940-х годов, объявивших кампанию против "безродных космополитов". И творчество Фьораванти, естественно, подверглось соответствующему переосмыслению: объявлялось, что он попал под мощное влияние русского зодчества и что построил Успенский собор в исключительно русском стиле, без каких-либо европейских заимствований. Отзвуки "патриотической" теории встречаются и в других — даже современных — утверждениях: некоторые авторы считают, что Русь выбрала самое лучшее, что имелось в мире, что она первой в Европе осуществила призыв итальянских мастеров, что ее опыт уникален, и что Москва даже превзошла Европу (42).
В действительности, дело обстояло иначе. Русь — страна весьма типичная для процессов переноса знаний. Итальянские мастера начинают экспортировать в Европу свое умение с начала XV века, и, к примеру, Венгрия эпохи Матиуша Корвина вполне сопоставима в этом смысле с Русью.
Фьораванти не попадал под "мощное влияние" русской архитектуры, а строил, как это часто делалось в Средние века, по образцу, в данном случае владимирскому собору. Кроме того, собор во Владимире — это вовсе не автохтонное русское произведение: князь Андрей Боголюбский пригласил для работы над ним североитальянских (или южногерманских мастеров). Их появление лежит в русле "ломбардской волны", прокатившейся вообще по Европе во второй половине XII века. Таким образом, в работе Фьораванти сыграл значительную роль "эффект узнавания": русские летописи сообщают важную деталь — о владимирском соборе болонец сказал, что "некиих наших мастеров дело" (43).
Еще в эпоху Фьораванти, однако, стали действовать механизмы отторжения, набравшие полную силу в первой трети XVI века. Возникает ощущение, что национальная, традиционная культура православной Московии таким массовым и интенсивным переносом знаний как бы захлебнулась, не смогла его переварить. Однако, семена знаний уже были посеяны — и в первую очередь, посеяны Фьораванти. А кроме того, и в последующие эпохи мы будем наблюдать регулярные циклические смены периодов открытости перед западным прогрессом и последующей реакции, т.е. самоизоляции русской культуры.

Примечания

1 На русском языке, не считая летописных сообщений о Фьораванти, первыми были опубликованы, в хронологическом порядке, биографические статьи А. Уварова в "Древностях", Т. IV, вып. 2; Н. Собко в "Русском биографическом словаре" (том "Фибер — Цявловский", и его же "Словарь русских художников", Parte F-Z; К. Хрептовича-Бутенева "Аристотель Фьораванти, строитель Успенского собора и письмо его из Москвы 1476 г." // Aa.Vv. "Старая Москва", вып. 2 Москва, 1914; и отдельные книги: А. И. Некрасов, Возникновение московского искусства, М., 1929; В. Снегирев "Аристотель Фиораванти и перестройка Московского Кремля", М., 1935)
2 Arte Lombarda, №№ 44-45, 1976.
3 P. Cazzola. Aristotele Fioravanti mediatore d'arte fra Bologna e Mosca, in Provincia (mensile dell'Amministazione Provinciale di Bologna), n. 7, 1984, p. 31.
4 S. Tugnoli Pattaro. Le opere bolognese di Aristotele Fiоravanti architetto e ingegnere del secolo quindicesimo, in Arte Lombarda…, р. 65.
5 A. Choroskevic. Alcuni nuovi dati delle chronache russe su Aristotele Fiоravanti, in Arte Lombarda…, р. 235.
6 В. Снегирев. op. cit. Москва, 1935, р. 37.
7 С.М. Земцов. Архитекторы Москвы второй половины XV и первой половины XVI века. Москва, 1981, р. 49.
8 С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. Аристотель Фьораванти, Москва, 1985, р. 60 (эта книга была задумана двумя авторами, но была написана преимущественно Глазычевым после смерти соавтора).
9 С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit.
10 Зою Палеолог в Москве переименовали в Софию, считая последнее имя более византийско-православным.
11 С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit. рр. 79-80.
12 С.М. Земцов, В Л. Глазычев. op. cit. рр. 79-80.
13 В. Снегирев. op. cit. С. 38.
14 А. Уваров, ор. cit.
15 С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit., р. 85.
16 С.С. Подъяпольский. Аристотель Фьораванти и построенный им Успенский собор, ГММК [надо это расшифровать], Тезисы научной конференции, Москва, 1979, С. 20.
17 Об особенностях решения внутреннего пространства собора подробно см. С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit., рр. 88-92.
18 Опубликовано в P. Cazzola. I "Mastri frjazi" a Mosca sullo scorcio del quindicesimo secolo, in Arte Lombarda,…, рр. 172.
19 В. Снегирев. op. cit. С. 79.
20 Idem, рр. 78-82.
21 Idem, рр. 79-80.
22 Рахматуллин, [сообщу точнее позднее] Дружба Народов, 1998.
23 Цит. по С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit., р. 118, 122.
24 Idem, p. 118.
25 S. Tugnoli Pattaro. op. cit., р. 65.
26 Цит. по В. Снегирев. op. cit., р. 100.
27 Idem. p. 100.
28 С.М. Земцов. op. cit., р. 58.
29 P. Cazzola. Aristotele Fioravanti mediatore d'arte fra Bologna e Mosca, in Provincia (mensile dell'Amministazione Provinciale di Bologna), n. 7, 1984, p. 33.
30 Цит. по С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit., р. 181.
31 В. Снегирев. op. cit.,. р. 70.
32 См об этом предании в "Русском биографическом словаре".
33 В. Снегирев. op. cit., р. 94.
34 Idem. p. 95.
35 См. A. Choroskevic. op. cit., р. 236.
36 С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit., р. 138.
37Idem. p. 142.
38 Флоря Б.Н. Русские посольства в Италию и начало строительства Московского Кремля. ГММК. Материалы и исследования, Москва, 1980, р. 12.
39 Изображение монеты опубликовано в С. М. Земцов, В. Л. Глазычев. op. cit., р. 6.
40 Д.Ю. Гузевич. Кентавр, или к вопросу о полярности русской культуры. Москва, 2000.
41 А. Бунин, История градостроительного искусства. Т. 1. Москва, 1953, С. 290.
42 См., например, словарь-справочник "Литература и культура Древней Руси", М.. 1994.
43 С.М. Земцов, В.Л. Глазычев. op. cit., р. 98.

Михаил Талалай,

доклад на конференции в музеях Московского Кремля, 2007 г.