Паньини, Марчелло

Опубликовано: Ренато Ризалити, "Русская Тоскана", пер. и ред. М.Г. Талалая. СПб., Алетейя, 2012. С. 123-124.

Впервые я услышал имя Марчелло Паньини [Marcello Pagnini] от своего приятеля Сильвано Рафанелли, который его достаточно резко критиковал за якобы карьеризм. В то время я учился в пистойском техническом училище им. Ф. Пачини. Судьбою было уготовлено наше с Паньини скорое и близкое знакомство – в тот момент, когда в летнюю сессию 1955 г. меня не допустили к государственным экзаменам из-за… политических пристрастий.

«Червь», как прозывали одного из преподавателей нашего училища все студенты, был – несмотря на опыт в нацистском лагере – убежденным антикоммунистом. Преподавая в училище два предмета, право и экономику, он исповедовал маргинальные учения, открыто обличая марксизм. «Червю» так претили мои юношеские левые убеждения, что он выставил мне самые низкие отметки за семестр – в итоге я и не попал на экзамены.

Мне пришлось искать репетиторов среди «звезд» местного преподавания. Один друг порекомендовал пойти к Марчелло Паньини ради английского языка. В то время он заведывал частными курсами «Conversini», которые давали ему некий заработок – тогда Паньини еще не выиграл конкурс на профессорскую должность: он ее получил во время моего долгого пребывания в Московском университете во второй половине 1950-х гг. В тот период, как и во время работы на Берлинском международном радио (1962-1963) и учебы в Восточном университете Неаполя (1964-1965), я поддерживал отношения с Паньини через Джанкарло Савино[1].

От Марчелло-педагога у меня остались прекрасные воспоминания: он имел широкие взгляды и был в курсе всех модных течений, включая формализм и структурализм. Паньини в результате стал одним из ведущих итальянских экспертов по формализму – можно сказать, что он исповедовал культ русских формалистов. Это на многие годы – до самых последних дней его жизни – крепко, пусть и невидимо, связывало нас двоих.

Со временем я, однако, понял, что в восприятии формализма мы серьезно разнились. Я пришел к убеждению, что советская критика в итоге не ошибалась, когда посчитала формализм одной из новых форм академизма: в его лоне всякое произведение искусства становилось копией других и, следовательно, литературный формализм, как мне кажется, не умеет вскрывать особенность того или иного текста. Лично мне представляется, что формальный метод есть новый инструмент для понимания, каким образом сделано произведение искусства, но не более того. Рассуждая так, я не решался говорить это открыто профессору Паньини…

В любом случае он вдохновил меня на исследования в этой сфере, и я перевел на итальянский ряд редчайших работ по формализму и структурализму (М. Петровского, А. Реформатского и др.), которые разыскал для меня мой приятель по МГУ Игорь Абрамов, по прозвищу «Горбунок» – у него был искривленный позвоночник, и он слегка горбился. Мои штудии я позднее объединил в монографию «Ricerche sulla letteratura e sul formalismo russo» (Пиза, 1977), в то время как Марчелло публиковал год за годом свои магистральные труды[2].

Нас, несмотря на общий глубокий интерес к формализму, разделяло и другое: у меня он сопровождался сильным влечением к иным политическим и историческим материям, в то время как Марчелло Паньини видел в изучении формализма и структурализма фокус своей научной деятельности.

Тем не менее, именно прочная дружба с ним в конце концов и открыла для меня университетские двери – сначала в Пизе (где я сначала работал добровольным помощником Аурелио Дзанко), а затем во Флоренции (где Джорджо Спини поручил мне преподавать историю Восточной Европы)[3].

Марчелло же всегда следил за моей академической карьерой, и сейчас, спустя годы, я лишь могу выразить глубочайшую признательность за его помощь в моих первых шагах на этом поприще[4]. 

11-05-2014